Беседы палача и сильги

— Глупая долинная поговорка — рассмеялся я, чувствуя, что страх окончательно рассеялся, а спина медленно высыхает — И я не знаю, чего испугался. Словно… укол… ледяной укол…

— Нехорошо — лицо сильги помрачнело, а вот ее глаза напротив налились светом.

— Брось — фыркнул я, хотя внутренняя сторожкость никуда не делась — Туман, вечерняя пора, зябкость… вот и чудится всякое.

— Так что почудилось?

— А сам не знаю. Просто… я будто ощутил на себя ледяной взгляд — медленно проговорил я, отодвигая рукой мокрую ветку с побуревшими листьями — Тяжелый недобрый взгляд.

— Нехорошо — повторила сильга — Ничего больше не ощутил?

— Нет.

— Головная боль?

— Нет.

— Болезненная вялость на мгновение? Отяжелевшие руки? Неожиданная сонливость. Сонное безразличие?

— Ого… нет, ничего такого.

— Ощущение, будто тебя сейчас вывернет наизнанку?

— Да нет… это-то откуда? По голове меня не били, вина выпил немного.

— Ну… может и почудилось.

— А если бы я ощутил что-то из тобой перечисленного?

— Кхтун.

— О… — я невольно закатил глаза под лоб, но удержался от смешка — Опять они.

Сильга не обиделась. Усмехнувшись, она убрала руки под плащ, втянув туда же поводья и, чуть сгорбившись, чтобы сохранить тепло, заговорила, покачиваясь в седле:

— Кхтун овладевает твоим телом двумя путями, палач. Либо медленно и неслышно втекает будто сладкая патока в кувшин с узким горлышком, напевая неслышимые никому кроме тебя убаюкивающие разум песни-заклинания….

— Песни-заклинания?

— Либо же кхтун врывается в твой разум как бандит в мирный дом, ударом ноги выбивая дверь и впрыгивая внутрь! Но там его ждет зубастый злой пес, что всегда готов защитить свой дом.

— Постой… где ждет злой зубастый пес?

Выпростав одну руку из-под плаща, девушка трижды стукнула себя указательным пальцем в лоб:

— Там. В твоей голове. Ее надежно охраняют, палач. И потому кхтунам не так уж и легко украсть чужое тело.

— Какой еще пес?

— Ты — улыбнулась Анутта — Ты сам, Рург. Твой характер, твоя душа, твои страхи, твоя ярость. Все то, что составляет тебя из таких разных разноцветных ледяных и раскаленных кусочков, дает вторгшемуся кхтуну яростный отпор! По нашим знаниям, детский разум еще не вырастил себе подобного защитника, а вот разум взрослого уже под надежной охраной. Переступив порог чертогов твоего разума и души кхтун подвергает себя страшной опасности. Ведь коли он не справится с терзающим его охранником… ему конец!

— Погоди… верно ли я понял, что…

— Кхтун погибнет — кивнула сильга и с ее капюшона сорвались тяжелые капли осевшего тумана — А ты свалишься с тяжелой лихорадкой на день или два. Иногда дольше. Тут все зависит от силы твоего разума, палач.

— Никогда не слышал ничего подобного.

— Потому как не любопытствовал.

— Твоя правда. Всегда считал кхтунов просто страшилками для детей. Чтобы маленькие озорники и непоседы не выходили одни из домов, не совались в лес, не убегали купаться.

— К великому горю, кхтуны не просто страшилки, Рург…

— Но зачем тогда им медленно заморачивать детей, раз у них нет злого пса защитника? — я даже обрадовался, отыскав слабое место в словах сильги — Ведь они легко могут ворваться силой!

— Могут — согласилась Анутта — Может даже завладеют детским тельцем ненадолго. Но вскоре ребенок погибнет.

— Почему?

— Тело и душа ребенка подобны утлой хрупкой лодчонке и неумелому рулевому. Представь, что ты обитающее в бурной реке чудище, что желает захватить этот утлый хрупкий челн… но одно неверное движение и…

— Челн перевернется и потонет…

— Или же просто сломается. Моя наставница сравнивала детские чертоги разума с яичной скорлупой, лодчонкой из древесной коры… или же дорогой к далекому острову по только что вставшему тонкому речному льду. Поэтому с детьми кхтуны не спешат. Зачем? Ведь все дети мечтают о тайном друге, что сначала живет в мутном льду дождевой бочки за домом, следом переселяется тихим соседом в твою голову, чтобы не расставаться с тобой даже ночью и тихо шептаться под одеялом…

Я передернул плечами от охватившего меня отвращения.

— А чуть попозже поселившийся в голове дитя кхтун робко попросит разрешения разочек самому подвигать твоей рукой — ну чтобы помочь нарисовать рисунок, который обрадует маму. И не обманет — рисунок получится красивый, но необычный и чем-то пугающий. Кхтуны не могут рисовать иначе — они видят мир иначе. И посему мы всегда рассматриваем детские рисунки и не пропускаем мимо ушей слова радостной матери, что во всеуслышание объявляет о проснувшемся у ее сына или дочери удивительных умениях рисовальщика… Еще через неделю, а может и через две кхтун попросит себе и вторую руку. На время. Потом ногу. Или шею. Так он изучает тело… так он примеряет свой будущий костюм. Вживается в него. Делает тело ребенка своим… и под конец останется самое легкое — подчинить детскую душу свое воле и запереть ее где-нибудь в самом дальнем и темном мысленном чулане, где никто не услышит ее перепуганный вой…

— Проклятье… если все это правда…

— Никто не заставляет тебя верить, палач Рург. У тебя свое дело. У меня свое. Долго нам еще следовать этой тропой?