Беседы с патриархом Афинагором

В заключении к своим Размышлениям о Божественной литургии Гоголь говорит, что если общество еще не разложилось окончательно, что если люди живут еще не одной ненавистью друг к другу, то тайная причина этому — совершение Евхаристии.

Он

Она сохраняет мир и уже ныне тайно озаряет его. Человек обретает в ней утраченное им сыновство, он черпает свою жизнь в жизни Христа, тайном Друге, разделяющем с ним хлеб нужды и вино празднества. И хлеб есть Его Тело, вино есть Кровь Его, и в этом единстве ничто более не отделяет нас ни от чего на свете и ни от кого.

Что может быть больше? Это пасхальная радость, радость преображения мира. И мы принимаем эту радость в общении со всеми нашими братьями, живыми и умершими, в общении со святыми и в теплоте Матери Божией.

И тогда ничто более не может внушить нам страх. Мы познали любовь, которую Бог питает к нам, и стали богами.

Все отныне обретает свой смысл.

Ты и еще раз ты, ты имеешь смысл.

Ты не умрешь.

Те, кого ты любишь, даже если считаешь их умершими, не умрут.

То, что прекрасно и живо, до последней травинки, до этого ускользающего мгновения, когда всеми своими жилами ты ощущаешь полноту существования, все останется живым, живым навсегда.

Даже страдание, даже смерть имеет смысл, ибо они становятся путями жизни.

Все живо уже теперь.

Потому, что Христос воскрес.

Есть место в этом мире, где уже не царствует разделение, где есть только любовь, великая любовь и великая радость.

И место это, Святая Чаша, Святой Грааль, в сердце Церкви. И благодаря Церкви — в твоем сердце.

Вот, что следовало бы нам сказать, вот каким должно быть богослужение.

Я

Разве оно не таково?

Он

Нет, не таково. Или скорее, более не таково.

Я

Однако на праздник Преображения я почувствовал, что церковь, в которой я находился, пронизана молитвой и радостью. Это была большая современная церковь в самом центре нового города. Роспись ее была, скорее, посредственной. Но в ней ощущалась прежде всего эта радостная непосредственность пребывания в доме Отчем. Несколько дружеских реплик поначалу, когда утреня шла к концу. Посередине храма, где постепенно становилось все более людно, маленькая девочка лет трех или около того играла, почти пританцовывая в ритме хора. По мере того, как литургия близилась к совершению таинства, более горячей становилась молитва людей. Многие пели вместе с хором, в особенности Кирие елейсон на ектеньях и тропари праздника. Совершение Евхаристии поразило меня в момент Великого Входа и в особенности в момент освящения Святых Даров: древние молитвенные жесты, руки, протянутые к земле, как бы опущенные, ладони, обращенные вперед, приносящие дар…

Он

Да, в дни праздников ощущается особый накал. Но чаще всего богослужение напоминает представлени–есомнамбул перед уснувшей публикой. Но дело не может продолжаться таким образом, когда на службе люди застывают в неподвижных позах за своими скамьями, время от времени механически осеняя себя крестным знамением. Ни эти крещения в одиночку, ставшие просто семейными праздниками, ни эти светские венчания. Вы ведь сами, несмотря на всю вашу снисходительность, обратили внимание на вырождение сакрального искусства. Подумайте–ка о том, какой должна была бы быть литургия в Святой Софии…

Я

… когда посланцы великого киевского князя Владимира не знали, где они находятся, на небе или на земле, говоря, что нигде в мире нельзя было найти подобной красоты!

Он

Ныне нет богослужений в Святой Софии, и все же это безмолвное пространство приобщает нас к своей полноте.

* * *

С моря Святая София представляется запечатанной как некий секрет. Духовный взгляд легко убирает эти минареты, которые упрямо пытаются указать на далекого Бога в то время, как безукоризненно очерченная пята свода купола служит лишь как будто внешней оболочкой некоего сокрытого в ней присутствия. Вблизи мы убеждаемся, что не ошиблись: Святая София как бы прячется, скрывает свой объем и никогда не открывается с фасада. Она слишком велика, чтобы глаз мог охватить ее целиком как какой–нибудь собор. Кривые линии арок и куполов не согласуются с тяжелыми контрфорсами, которые сами в свою очередь как бы увязают в массивных нижних укреплениях. Но то, что скрывается вовне, здесь как бы не хочет существовать для самого себя, даже не стремится к достойному равновесию внутреннего и внешнего, которое осуществляется в стольких благородных византийских или романских храмах. «Внешнее», как трепетно и настойчиво подсказывает вам сердце, хочет быть чуть ли не принудительным выражением «внутреннего», оно целиком обращено в сокровенную глубину.

С южной стороны этой горы из серого камня открывается какой–то вестибюль. В глубине, на внутренней паперти, в полумраке перед нами вырисовываются очертания мозаики: Младенец в солнечном сиянии на синем фоне материнского покрывала. И в памяти всплывает рождественский тропарь, созданный Романом Сладкопевцем в то время, когда заканчивалась постройка храма:

Дева днесь

Пресущественного рождает,

И земля вертеп

Неприступному приносит;