Беседы со Сталиным

Когда мы посещали императорские могилы в Кремле, девушка-гид с националистическим пафосом говорила о «наших царях». Хвастовство русским превосходством было повсюду и принимало гротескные формы.

И так далее в том же духе… На каждом шагу мы наталкивались на до тех пор не замечавшиеся аспекты советской действительности: отсталость, примитивизм, шовинизм, комплекс великой державы, хотя все это сопровождалось героическими и сверхчеловеческими усилиями перерасти прошлое и обогнать естественный ход событий.

Зная, что в медных лбах советских руководителей и официальных политических деятелей даже малейшая критика преобразуется в антисоветскую позицию, мы самопроизвольно замыкались в нашем собственном кругу, когда находились в присутствии русских. Поскольку мы представляли собой в то же время и политическую миссию, мы начали обращать внимание друг друга на все «неловкое» в нашем поведении или речи. Эта замкнутость начинала принимать организованное свойство. Помню, как, зная об использовании подслушивающих устройств, мы начали следить за тем, что говорили в гостинице и в кабинетах, включать радио во время разговоров.

Советские представители, должно быть, заметили это. Напряженность и подозрения быстро росли.

К тому времени саркофаг с телом Ленина, который во время войны прятали, вернули на Красную площадь. Как-то утром мы отправились туда. Сам визит не имел бы никакой важности, если бы он также не вызвал во мне, как и в остальных, нового и до тех пор неведомого нам сопротивления. Когда мы медленно спускались в мавзолей, я увидел, как простые женщины в платках крестились, как будто приближались к усыпальнице святого. На меня тоже нашло какое-то мистическое чувство, нечто забытое из далекой юности. Более того, все было устроено таким образом, чтобы вызвать в человеке именно такое чувство, – блоки гранита, застывшие часовые, невидимый источник света над Лениным и даже его тело, высохшее и белое, как мел, с редкими волосками на черепе, как будто их кто-то посеял. Несмотря на мое уважение к гению Ленина, мне показалось неестественным и, более того, антиматериалистическим и антиленинским это мистическое сборище вокруг его бренных останков.

Даже если бы нам не приходилось бездельничать, мы все равно хотели бы посмотреть Ленинград, город революции, город многих красот. По этому вопросу я обратился к Жданову, и он любезно согласился. Но я заметил также определенную сдержанность. Встреча продолжалась едва ли десять минут. Тем не менее он не преминул спросить меня, что я думаю о заявлении Димитрова в «Правде» по поводу его визита в Бухарест, во время которого он призвал к координации экономических планов и к созданию таможенного союза между Болгарией и Румынией. Я ответил, что мне не нравится это заявление, поскольку оно рассматривает болгаро-румынские отношения в изоляции и является преждевременным. Жданов также не был удовлетворен этим заявлением, хотя и не высказал причин недовольства; они появились вскоре после этого и ниже будут изложены мной подробно.

Приблизительно в то же самое время в Москву прибыл представитель югославского внешнеторгового ведомства Богдан Крнобрня, и поскольку он не мог преодолеть некоторых препятствий в советских учреждениях, то одолевал меня просьбами поехать вместе с ним к Микояну, министру внешней торговли.

Микоян встретил нас холодно, выдавая свое нетерпение. Одна из наших просьб состояла в том, чтобы Советы поставили нам из своих зон оккупации железнодорожные вагоны, которые они нам уже обещали, – тем более что многие из этих вагонов были вывезены из Югославии, а русские не могут их использовать, потому что у них железнодорожная колея шире, чем у нас.

– А как вы считаете, мы должны их вам предоставить – на каких условиях, по какой цене? – холодно спросил Микоян.

Я ответил:

– Вы отдаете их нам как подарок! Он коротко ответил:

– Мое дело – не раздавать подарки, а торговать.

Также напрасными были предпринятые Крнобрня и мной усилия изменить соглашение о продаже советских фильмов, которое было несправедливо по отношению к Югославии и наносило ей ущерб. Под предлогом того, что другие восточноевропейские страны могут посчитать это прецедентом, Микоян отказался даже обсуждать этот вопрос. Однако он резко преобразился, когда встал вопрос о югославской меди. Он предложил платить за нее в любой валюте или в ее эквиваленте, платить вперед и в любых размерах.

Итак, мы с ним не пришли ни к чему, кроме продолжения бесплодных и бесконечных переговоров. Было очевидно – колеса советской машины застопорились и остановились в том, что касалось Югославии.

Тем не менее поездка в Ленинград принесла некоторое облегчение и восстановление сил.