— «Этель и я у камина!» У Этель никогда нет возможности посидеть у камина. Пока вы в гостиной и вам тепло и уютно, вы не замечаете, что она ушла, чтобы потребовать объяснений, почему в гостиной ящик для угля всегда наполнен угольной пылью или мелким углем, тогда как лучший уголь сгорает в кухонной печи. Для нас, женщин, дом — место работы, которое мы никогда не можем оставить.
— Я полагаю, дело в образовании, — заговорила выпускница Гертона.
К моему изумлению, она сказала это без какого-либо раздражения, а как правило, ей всегда что-то не нравилось. Со временем она, разумеется, перестанет удивляться тому, что мир совсем не такой, каким она его себе представляет, и ее покинет убежденность, что она, если дать ей волю, сумеет все исправить за четверть часа. Но теперь случалось, что ее тон не предполагал, будто она первая, кто уделил серьезное внимание затронутому вопросу.
— Наши бабушки целиком и полностью заполняли свою жизнь мелкими домашними делами, — продолжила выпускница Гертона. — Они вставали рано, давали указания слугам, следили за всем. Теперь нам нужно время на самосовершенствование, чтение, размышления, удовольствия. И тяжелая домашняя работа больше не цель нашей жизни, а скорее помеха. И от этого мы негодуем.
— Нынешний мятеж женщины историки будущего назовут одним из факторов социальной эволюции, — отвлекся от заката малоизвестный поэт. — Мы еще поем дифирамбы понятию «дом», но предчувствие дурного нарастает. Все зависит от того, сколько еще женщина готова оставаться рабыней. Когда Адам копал и Ева пряла, — Адам ограничивал копание размером собственного участка, Ева оставляла прялку, обеспечив домашних одеждой, — дом высился на солидном основании бытия. Фундамент начал сотрясаться, когда мужчина стал гражданином и его интересы вышли за пределы домашнего круга. С того самого момента женщина в одиночестве удерживала дом на плаву. Теперь уже она заявляет о своем праве выходить в общество, потому что хочет покинуть камеру одиночного заключения, каковой является замок супруга. В каждом квартале растут пансионы с общими гостиными, комнатами для чтения, системой обслуживания, а дома и виллы исчезают. Та же история в других странах. Там, где еще остается отдельное жилище для проживания, оно все равно встраивается в систему. В Америке, этой экспериментальной лаборатории будущего, дома обогреваются от общего источника тепла. Вы не зажигаете огонь, вы включаете подачу горячего воздуха. Ваш обед привозят в передвижной духовке. Вы заказываете на конкретное время личного слугу для себя и горничную для вашей супруги. Очень скоро частное домашнее хозяйство с неорганизованными, вечно ссорящимися слугами, которые или работают на износ, или бьют баклуши, перестанет существовать, как уже случилось с жилищами, оборудованными в пещерах.
— Надеюсь до этого дожить, — усмехнулась светская дама.
— Вполне вероятно, что доживете, — ответил ей малоизвестный поэт. — Я питаю не меньшие надежды.
— Если вашему пророчеству суждено сбыться, — вставил философ. — Я же утешаю себя тем, что в нашей компании я самый старший. Лично я никогда не читал этих полных и обстоятельных отчетов о следующем столетии, не порадовавшись тому, что я умру и меня похоронят, прежде чем все это станет реальностью. Это, возможно, эгоистичное отношение, но я на дух не приемлю эти варианты будущего, создаваемые нашей растущей армией провидцев. Мне представляется, что вы — большинство из вас — игнорируете одно очень важное условие — факт, что человечество — живой организм. И основа для многих предположений такова: раз человек за столько тысяч лет продвинулся на столько-то, в таком направлении и с такой-то скоростью, из этого следует… и так далее. Вы забываете, что многое определялось прорывами, учесть которые в расчетах нет никакой возможности. Силы, их обусловившие, в вашей алгебре не представлены. В одно столетие христианство низвело республику Платона до абсурда. Печатный станок свел на нет все выводы Макиавелли.
— Я с вами не согласен, — покачал головой малоизвестный поэт.
— Этот факт не убеждает меня в ошибочности моего тезиса, — ответил философ.