«Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Судьба произведений Мономаха, в известном смысле, являет собой счастливую противоположность судьбе «Слова о полку Игореве». «Поучение» и помещенные следом письмо Владимира Олегу Святославичу и молитва сохранились в составе Лаврентьевской летописи (список 1377 г.), оказавшейся в том же собрании А. И. Мусина-Пушкина, что и сборник со «Словом о полку Игореве». Но Лаврентьевскую летопись Мусин-Пушкин за несколько лет до войны 1812 г. подарил Александру I (после чего она оказалась в Петербургской Императорской Публичной библиотеке, где благополучно пребывает по сей день). Не случись этого и раздели Лаврентьевская летопись судьбу сборника со «Словом», наверняка возникла бы гипотеза, что произведения Владимира Мономаха являются подделкой под древность[358]. Причем основания для такого утверждения были бы более весомыми, чем в случае с версией о подложности «Слова о полку Игореве». В самом деле: в «Поучении» Мономах дает хронологическое изложение своих деяний («путей»), — но жанр автобиографии на Руси появляется только в XVII в.; непонятно, как произведение, написанное самим киевским князем, верховным правителем государства, не попало ни в одну другую летопись, не было распространено во множестве списков (более того, не оставило следов знакомства с ним ни в одном другом памятнике русской средневековой литературы); виртуозное комбинирование в тексте «Поучения» фраз из разных псалмов[359] можно допустить под пером ученого монаха, но не светского лица; сообщение автора, будто отец Мономаха, Всеволод Ярославич, князь, в отношении которого нет ни малейших данных о его образованности и пристрастии к книгам, знал пять языков, казалось бы, явно выдает представления о просвещенности человека конца XVIII столетия (когда высокий уровень таковой предполагал знание латыни, греческого и нескольких современных европейских языков). При отсутствии рукописи напрашивалось бы предположение об искусном вплетении в древний пергаменный кодекс «Поучения», письма Олегу и молитвы А. И. Мусиным-Пушкиным (впрочем, не вполне искусном — ведь произведения Владимира Мономаха в Лаврентьевском списке разрывают цельный текст статьи 1096 г., что тоже казалось бы подозрительным…), позволяя развить подозрения в отношении графа в фальсификаторстве выстраиванием «триады»: Тмутороканский камень — произведения Мономаха — «Слово о полку Игореве»[360]. Но судьба пощадила Лаврентьевский список, и на все возникающие вопросы по поводу наличествующей в нем вставки с произведениями Мономаха ученым «приходится» отвечать исходя из того, что текст ее написан вместе с собственно летописным текстом в 1377 г. монахом Лаврентием.

Из сказанного следует, что удивляться нужно не тому, что «Слово» дошло в единственном списке, а тому, что такое произведение, не относившееся в силу своего жанрового характера к текстам, подлежащим переписке, вообще сохранилось до Нового времени; это — счастливый случай (за которым, увы, последовал несчастный — гибель рукописи).

«Слово о полку Игореве» — памятник позднего Средневековья?

Гипотезы о создании «Слова о полку Игореве» в третьей четверти XV в. выдвинуты М. А. Шибаевым и А. Г. Бобровым[361]. Общими у обоих авторов являются два тезиса: 1) «Слово» и «Задонщина» написаны одним автором; 2) этот автор был иноком Кирилло-Белозерского монастыря. По мнению М. А. Шибаева, оба произведения написал Софоний Рязанец (чье имя упоминается в заголовках двух списков «Задонщины»)[362]; А. Г. Бобров же посчитал автором Ефросина (писца Кирилло-Белозерского списка «Задонщины»), полагая, что под этим иноческим именем скрывается князь Иван Дмитриевич (сын Дмитрия Шемяки), княживший в конце 1450-х — начале 1460-х гг. в Новгороде-Северском, там услышавший устные сказания о походе Игоря 1185 г. и произведший их литературную обработку.

Предположения о появлении «Слова» в XV столетии не противоречат выводам исследователей о восприятии его как подлинного древнего памятника членами Мусин-Пушкинского кружка, поскольку поэма при такой датировке ее создания признается аутентичным средневековым произведением. Можно с некоторой натяжкой совместить тезис об одном авторе «Слова» и «Задонщины» с признанием вторичности последней по отношению к первому (так и поступает А. Г. Бобров, полагая, что сначала Ефросин — Иван Шемячич — написал «Слово», а затем, используя его текст, и «Задонщину»)[363]. Но язык «Слова» останется камнем преткновения. Допустить, что автор XV столетия сумел искусно архаизировать язык под XII в., невозможно (во всяком случае, такого рода примеров нет)[364]. Не может здесь спасти и допущение, что автор обработал устные сказания о походе Игоря, поскольку при устной передаче древний строй языка не сохраняется (что хорошо видно на примере былин)[365]. Предположение, что автор создал два произведения: одно — на языке XII столетия, а другое — на современном ему, причем то произведение, при написании которого он намеренно архаизировал язык, оказалось в художественном отношении выше, выглядит невероятным.