Бешеный прапорщик. Части 1-9 (СИ)

   - Таки господин официер ошибается. Ето - прислужка, взятая из жалости. Выберите любую мою дефочку, и таки не пожалеете. - Мамочка не скрывает торжества в голосе. - Но мы уфсегда рады услужить господину официеру. Если он хочет именно вот ее, таки мы - согласны. Но ето будет стоить дороже. Тридцать рублёв...

   Далее по ее логике должна следовать сцена торговли с присущим циничным нахваливанием первосортности и нетронутости "товара". Придется ее огорчить.

   - Тридцать рублей? - Хорошо, что заначка в кармане, взял на всякий пожарный. - Хорошо. Я даю деньги и забираю девочку. Навсегда!

   Вот так, немая сцена. Правда, бандерша быстро спохватывается.

   - Таки ето невозможно, господин официер! Она... не отработала свой долг! А ето ишо... двадцать рублёв!..

   Долг, говоришь? У маленькой девчонки? Перед содержательницей притона?.. А-га, щас! Небольшой шаг вперед, слегка наклоняюсь, стараясь не дышать исходящими кухонными ароматами, к которым присоединился еще и запах пота, говорю негромко, чтобы слышала только она и ее "секьюрити":

   - Ты так дешево ценишь свою жизнь, старая сволочь? Только вот пикни еще что-нибудь, я устрою тебе похороны на всю сумму... Тридцать рублей! Всё!

   Подручный "пролетарий" пытается вклиниться между нами, затем, наклонясь, тянется к голенищу, где, скорее всего что-то спрятано. Демонстративно перехватываю ножны левой рукой, чтобы удобней достать шашку, и смотрю ему прямо в глаза. Тот, все поняв, замирает, потом медленно выпрямляется. Достаю из кармана портмоне, вынимаю купюры и, якобы нечаянно, роняю их на землю.

   - Деньги теперь твои. Девочка теперь моя. - Никто не возражает и не шевелится. Поворачиваюсь, беру в свою руку маленькую ладошку. Если этот придурок все-таки возьмется за нож, - услышу, и пусть потом не обижается. За железо хвататься "пролетарий" побоялся, только прошипел сквозь зубы обычную блатную страшилку:

   - Еще встретимся, фрайер. Кокну пером, будет тебе амба и ша...

   Никогда не был знатоком воровского жаргона, но кто сказал, что солдатский диалект русского языка девяностых годов двадцатого века сильно от него отличается?

   - А ты кто таков, сявка позорная, чтобы меня на перо ставить, а? - Медленно поворачиваюсь к придурку. - Ну-ка, обзовись, чушок, погоняло свое ляпни!.. Твой номер - шестой и твое место - у параши, усёк?..

   Вот теперь точно-немая сцена. Я так думаю, что в начале века офицер русской армии, разговаривающий на фене - это что-то!

  *

   Идти быстро мы не могли, - все же десятилетний ребенок, еще и после всего пережитого, да и не старались. Прогулочным шагом шагали по улочкам, провожаемые недоуменными взглядами, - их благородие куда-то и зачем-то ведет за руку маленькую замурзанную оборвашку. Пройдя импровизированный КПП, отправился искать нашего фельдшера и нашел его проводящим занятия с ротой по оказанию первой помощи. Препоручив личный состав санинструктору, наш эскулап быстренько провел у себя в медпункте осмотр девчонки, попытавшейся при этом снова испугаться и успокоившейся только в моем присутствии, и выдал заключение:

   - Ничего страшного, Вашбродь, не найдено. Кожа чистая, паразитов нет. Нос разбит, но не сломан, на левой щеке - гематома, пройдет через недельку. - И уже другим тоном добавил. - Кто ж ее так?.. Дите ж еще совсем.

   - Да есть тут в городе... некоторые...

   "Племяшка", вовсю командовавшая на кухне, отнеслась к нашему появлению более эмоционально:

   - Дзядечку Камандзир!.. Йёй, божачки! Адкуль жа таки цуд? - Ганна прижимает ладони к щекам. - Цябе як завуць?

   - А... Алеськай мамка кликала...

   - Пойдзь сюды, малЕнькая!.. Не трэба баяцца. - Видя, что та не решается пошевелиться, девушка сама подходит ближе и тихонько обнимает малявку, затем вопросительно смотрит на меня.

   - Ганна, будь добра, ее нужно отмыть, накормить, напоить и спать уложить. Почти, как в сказке. Девочка остается здесь, с нами. Освоится, будет тебе вон помощницей.

   - Гэта мы - зараз. Тольки вады падагрэем... Астап, Микола, гатуйце далей без мяне!..

   Через пару часов забегаю проведать найденыша и посмотреть, как там у нее дела. Дитенок уже спит, свернувшись в маленький комочек на Ганниной кровати, а "племяшка" тихонько гладит ее по голове и украдкой вытирает глаза. Обернувшись на шорох, хочет подняться, машу ладонью, мол, сиди. Спрашиваю шепотом:

   - Все в порядке?

   Ганна в ответ кивает, потом также тихо шепчет:

   - Адкуль яна?

   - На улице нашел. Обижали ее. Больше, думаю, не будут...

   - Мы тут пагаварыли... Яё з братикам бацьки прадали у горад...

   - Как это продали?.. Они что, вещь какая-то? - Чего-то в этой жизни я не понимаю. - Как можно продавать своих детей?

   - Лесячка казала, што да них у вёску прыехау якисци пан Бенямин. Пагаварыу з бацьками, абяцау малых да дела у горадзе прыставиць. Маци была супроцив, але бацька з им выпили шклянку гарэлки, да бумагу падписали. Гэты Бенямин дау дзесяць рублеу и забрау яе и брацика. Прывез у Минск и аддау дзяучынку мамачцэ Рахели у паслужницы. А хлапчука, яго Данилкам кличуць, узяли учыць вараваць з кишеняу...