Бесёнок по имени Ларни

– Как раз наоборот, – ответил старик. – В большой толпе легче было бы затеряться. Просто у меня тут есть один старый знакомый. Порфирий сказал, что он не только жив-здоров, но и до сих пор служит. Хороший человек! Много не берёт, лишнего не обещает, слово держит. Ставит только два условия – не безобразничать и не наглеть.

– То есть?

– Что ж тут непонятного? Не безобразничать, значит не устраивать разборки, особенно с поножовщиной, на его участке границы, а не наглеть… Ну, например, когда везёшь контрабанду, не нагружай целый караван, не ленись возить понемногу, не тащи ничего в открытую. Есть у тебя договорённость или нет, всё равно – "контру" припрячь. Даже если рядом все свои, играй роль до конца, делай честную, чуть глуповатую рожу, не лезь в бутылку, не качай права. А ещё, этот путь заказан для вывоза трупов, заложников, краденых детей, невольников разного рода и проворовавшихся политиков, которые ищут защиту и спасение у фартовых людей.

– Ты говоришь, что это запрещено здесь, но ведь разрешено где-то?

– Конечно. Есть десятки таких путей, троп или дыр, где всё это можно. За особую плату разумеется.

– Но неужели ты, будучи таким признанным авторитетом, не мог всё это совсем запретить?

– Не мог. Ни у какого авторитета нет, и не может быть столько власти. Если б я только попытался, нет, если б я всего лишь намекнул, что хочу прижать, а не то, чтобы уничтожить, какой-нибудь подобный бизнес, то в этот же день получил бы отравленный нож в спину.

– Но всё-таки…

– Как ты думаешь, почему я всё бросил и пошёл искать людей с чистыми, незапятнанными душами, чтобы рассказать им об учении, в котором я сам понимаю не так много, как кажется? Твой сын понимает в нём лучше меня. Мне ведь рассказал о Распятом один умирающий нищий, который был всего лишь младшим членом разгромленной общины. Он же передал мне несколько книг и то распятие, что стоит теперь в нашей церкви. Я сам себя назвал священником, сам придумал или взял из книг многое чему учил вас и выдавал за закон предписанный Богом! Может быть, я был неправ, вы уж простите меня, дети мои! Возможно, мне не следовало делать то, что я сделал, а надо было положить свою жизнь на алтарь борьбы со злом?..

Повисло долгое молчание. Ни Маранта, ни Михал не могли дать ответ на этот вопрос.

– Мы, кажется, пришли, – нарушил это молчание охотник, когда на дороге вдруг возникли ворота без стен и приземистое, грязно-белое здание рядом с ними.

Путники зашли внутрь. Пыльная, обшарпанная комната встретила их запахом плесени, застарелого пота, подмоченной штукатурки и чего-то ещё, старого и немытого.

За столом, таким же обшарпанным и обветшалым, как и всё в этом странном доме, сидел такой же обшарпанный старик, едва видный из-под груды бумаг, тоже старых и пожелтевших, частично рассыпанных, а частично собранных в пачки перевязанные бечёвками.

Поодаль у окна за маленьким столиком сидели двое стражников в доспехах таких изношенных и ржавых, что казалось они, годятся только на огородное пугало. В отличие от всего остального, сами стражники были молоды и на удивление откормлены. Они напоминали двух вертикальных хряков с головами утопающими в плечах и совершенно поросячьими рожами. На вошедших эти двое не обратили ровно никакого внимания, продолжая увлечённо давить на окне мух.

Старик смерил новоприбывших мутным взглядом и снова углубился в свои бумаги. Священник многозначительно посмотрел на Маранту и Михала, потом принял простецки-придурковатый вид и подошёл к столу вплотную.

– Здрас-сте, ваша милость! – проговорил он, стаскивая с головы крестьянскую баранью шапку. – Нам бы вот на ту сторону, как бы, ась?

Старик за столом снова поднял свои мутные глаза, и после секундного молчания спросил:

– Кто такие?

– Люди мы, люди! – продолжал играть простака священник. – Я – старый Махай, крестьянин. Иду в город внука навестить. Он тама в купецком услужении. А енто – племянник мой с супружницей. С женой значить. Хочет в охотники наняться, в северную партию, вот!

– Плати подорожную, дед Махай, – сказал старик, пододвигая к краю стола небольшую деревянную коробку. – А племяннику своему скажи, что сейчас для северных партий не сезон. Ушли они уже все, пусть осенью приходит, когда зимние партии собираются.

После этого "дед Махай" отсчитал несколько серебряных кругляшей и положил их дрожащей рукой в коробку, а потом в его руке, как-то сам собой возник столбик из кругляшей жёлтых, который встал рядом с коробкой, но простоял там недолго – старик, сидящий за столом, сделал молниеносное почти незаметное глазом движение и кругляши исчезли, как будто их и не было.

Потом были сделаны три размашистые записи в большой и толстой книге, и напротив каждой священник поставил своей рукой корявый крест. Когда процедура была закончена и троица вышла на улицу, Михал, с наслаждением вдохнув свежий воздух, сказал: