Бесконечная любовь

— Я не взял пластиковую посуду. — Сказал он. — Забыл тарелки. И у нас нет гарниров, кроме этого. — Он смущенно достает пакет чипсов. — Не совсем пятизвездочный ужин.

— Стейк восхитительный. — Я поражена тем, насколько он хорош, на самом деле, мясо нежное и ароматное. Он отличается по вкусу от всего, что я ела раньше, как будто что-то в том, что его готовят на открытом воздухе, на костре, каким-то образом делает его лучше. Я жадно разрываю свою порцию, не беспокоясь о том, чтобы выглядеть женственно, когда я ем. Я не думаю, что Ивана это волнует, и я хочу отвлечься на еду. Это также лучшее, что я ела за последние дни.

— Я рад, что тебе нравится. — Иван ест медленнее, и я чувствую его напряжение. Я не могу притворяться, что не знаю, откуда оно взялось, что это не из-за того, что он сказал, и моего отсутствия ответа. — Нам, наверное, скоро стоит поспать. Станет холоднее, и завтра нам нужно встать пораньше, прежде чем сюда кто-то еще придет.

Я киваю. Часть меня хочет что-то сказать, что угодно, чтобы исправить ситуацию. Но я понятия не имею, что я могу сказать в ответ. Знание того, что Иван чувствует ко мне, ужасает. Моя реакция на это, то, как я себя чувствую, ужасает.

Внутри палатки Иван расстелил мягкий коврик из пены с эффектом памяти, накрытый простыней. Там две подушки и пара тяжелых одеял, и я тяжело сглатываю, осознавая, насколько тесно мы будем спать. Это ничем не отличается от прошлой ночи, но все равно ощущается по-другому. Это что-то о том, как далеко мы, как изолированы, что кажется романтичным и пугающим одновременно.

Иван следует за мной в палатку через несколько минут, и я понимаю, что он дал мне возможность переодеться, пока он убирается снаружи. Я надеваю свои спортивные штаны и футболку так быстро, как только могу, учитывая холод внутри палатки, и чувствую неприятное стеснение в груди, когда вижу, как он расстегивает свою дорожную сумку.

Отвернувшись, я скольжу под одеяло, но болезненно осознаю каждое движение, которое он делает позади меня. Звук его молнии, движение одежды по коже, осознание того, что на расстоянии вытянутой руки он полуголый. Мне хочется перевернуться, просунуть руки ему под рубашку, почувствовать всю эту твердую, мускулистую плоть на своих ладонях. Но я остаюсь твердо неподвижной, думая о том, что он сказал, и о том, как невозможно для меня даже начать это осознавать.

Он не может испытывать ко мне таких чувств. И я определенно не могу испытывать к нему таких чувств.

Но мое дыхание перехватывает, когда я чувствую, как одеяла сдвигаются, Иван скользит в нашу импровизированную кровать с другой стороны от меня. Мой пульс застревает в горле, сильно бьется в его ложбинке, и я сжимаю руки в кулаки, борясь с желанием перевернуться и посмотреть на него всем своим существом.

Он тоже напряжен. Я слышу это в его дыхании, чувствую это в каждой черточке его тела. Я чувствую, как он борется с тем же желанием, и внезапно я не могу вспомнить, почему мы оба вообще боремся с этим.

Я хочу его.

Оставив эмоции, оставив гнев на него, я не могу ухватиться за ту уверенность, которая была у меня раньше, что мы не должны наслаждаться телами друг друга хотя бы еще раз, прежде чем мы приедем в Вегас и расстанемся навсегда. Иван заставил меня почувствовать то, что я никогда не думала, что смогу, чего не могла достичь ни с одним другим мужчиной. И прямо сейчас желание кажется таким сильным, что я не могу вспомнить, почему это плохая идея — сделать это еще раз. Похоже ли это на зависимость от чего-то? Я не знаю, но могу себе представить, что это должно быть так. Это похоже на голод, и это похоже на то, с чем я не могу бороться.

Должно быть, это похоже на зависимость, то, что Иван имеет в виду, когда говорит, что я стала для него одержимостью. Потому что прямо сейчас я не могу вспомнить, почему это плохая идея.

Прежде чем я успеваю остановиться, я переворачиваюсь к нему лицом. Иван лежит на спине, уставившись в потолок, скрестив руки на груди. Я вижу, как он дышит, вижу, как напряжены его челюсти, и меня пронзает горячая волна желания при мысли, что он борется с теми же побуждениями, что и я.

Видимо, с большим успехом.

— Иван, — шепчу я его имя, но оно звучит громко в тишине палатки. Он двигается, его челюсти сжимаются сильнее, и только когда я шепчу его имя снова, он поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

В его глазах читается предупреждение, когда он это делает.

— Шарлотта⁠…

Я придвигаюсь ближе, через мягкую фланелевую простыню, которую он положил на коврик, к твердому теплу его тела, словно притянутая магнитом.

— Мне холодно, — тихо говорю я, и мне кажется, что это первый раз, когда я лгу ему.

На самом деле мне не холодно. Безудержное возбуждение, пронизывающее меня, не позволило бы мне замерзнуть, даже если бы тепло тела Ивана уже не излучалось под одеялом достаточно, чтобы согреть нас обоих. Но я хочу быть ближе к нему, и я хочу, чтобы он сдался.