Читаем Бесконечная шутка полностью

289. На самом совершенно неизвестном Хэлу деле «КС: КМ» со стороны Самого была на самом деле очень печальным праздником ненависти к себе, завуалированной аллегорией наставничества и собственной несчастной неприязни Самого к пустым улыбкам и утрированным банальностям бостонских АА, куда его без конца отсылали врачи и психологи.

290. Являются ли уродливые ожоги на лице девчушки результатом несчастного случая при употреблении фрибейса, в фильме так и не объясняется. Бернадетт Лонгли говорит, что почти даже на это надеется, потому что тогда шрамы послужат символами какой-то более глубокой и более духовной раны/ущербности, и идея о символическом равенстве лицевого и морального уродства тут же кажется всем в комнате старше тринадцати ужасно сопливым, лобовым и ходульным приемом.

291. После расцвета в домиллениумный ажиотаж вокруг селф-хелпа АК сдулось до масштаба отколовшейся фракции все еще могучих Анонимных Наркоманов; и Пэт Монтесян, и сотрудники Эннет-Хауса, хотя и не имеют ничего против того, чтобы жилец с кокаиновыми проблемами посещал собрания АК, настоятельно рекомендуют, чтобы жильцы держались АА или АК и не считали фракции АК, или Анонимных Зависимых от Дизайнерских Наркотиков, или Анонимных Зависимых от Транквилизаторов Рецептурного Отпуска своим главным содружеством для реабилитации, в основном потому, что у фракций куда меньше Групп и собраний – а в некоторых частях США их вообще нет, – и потому, что их чрезвычайно узкий фокус Вещества, как правило, сужает охват действия реабилитации и излишне сосредотачивает на воздержании от только одного Вещества, а не полной трезвости и вообще новом духовном образе жизни.

292. Робким отчасти потому, что сотрудники Эннет-Хауса настоятельно не рекомендуют жильцам во время девятимесячного проживания вступать в какиелибо чувственные отношения с членами противоположного полаа, не говоря уже о привязанности к самим сотрудникам.

а. Это естественное следствие из совета бостонских АА, что новичкам-одиночкам не стоит заводить романтических отношений на первый год трезвости. Главная тому причина, как объяснит прижатый к стенке бостонский АА с трезвой жизнью, что внезапный отказ от Веществ оставляет в психике новичка огромную рваную дыру, боль от которой новичку полагается чувствовать, чтобы исправно падать на колени и молиться, и чтобы ее заполнили бостонские АА и старая добрая Высшая Сила, а серьезные романтические отношения предлагают обманчивый анальгетик от боли дыры и подталкивают отношенцев бросаться друг на друга, как голодные до ковалентности изотопы, и подменять друг друга на собраниях, в Активности в Группе и Смирении, а потом, если отношения не удаются (а как думаешь, у скольких новичков вообще удаются), оба отношенца оказываются растоптаны и наедине с еще большей болью от дыры, чем раньше, и теперь остаются без сил для серьезной работы в АА, чтобы восстановиться от растоптанности, не вернувшись к Веществам. Здесь релевантные сентенции:

«У наркоманов не бывает отношений – они берут заложников» (sic) и «Алкоголик – боеголовка с наведением на облегчение». И т. п. Безотношенческий пункт часто оказывается Ватерлоо всех советов для новичков, и целибат – часто тот камень преткновения, что делит АА на тех, кто держится, и тех, кто Возвращается Туда.

293. Оказывается, общеупотребимое актуальное слово цветных для обозначения других цветных. Джоэль ван Дайн, кстати говоря, была взращена в той части США, где вербальное отношение к черным было устаревшим и неосознанно насмешливым, и теперь старается наверстать изо всех сил – ну, «цветные» и все такое прочее, – да и вообще парагон расовой сознательности в сравнении с культурой, в которой воспитывался Дон Гейтли.

294. Это особая повадка цветных бостонцев – на Служениях все речи превращать в продолжительные апострофы, обращенные к некоему отсутствующему «Джиму», нейтрально заметила Джоэль чисто из социологического интереса.

295. Бостонское управление жилищного хозяйства.

296. Смешивается 5/1 с хлоридом железа для «Группы крови 2 + 3», визитная спецэффектовая карточка малобюджетных сплаттеров.

297. Неустанное подчеркивание в картридже желания матери-настоятельницы заставить послушницу замолчать провоцирует Б. Бун – ленивую ученицу, но при этом большую умницу – высказаться, что молчаливые трапписты в коричневых капюшонах, которые чересчур навязчиво отсвечивали на окраинах фильма, смахивают на какой-то немой греческий хор, который служит скорее символической, нежели нарративной функции, что Хэлу кажется очень проницательным замечанием.

298. Еще это, понятно, незаметный междусобойный камешек в огород Штитта, предполагающий нечто типа «Мы то, что мы ненавидим» или «Мы то, что мы торопимся, спотыкаясь, обойти, отворачивая глаза», хотя когда девиз произносит Штитт, он не подразумевает моральных коннотаций, да и вообще, если на то пошло, не переводит, позволяя проректорам и Старшим товарищам переводить так, как того требуют педагогические обстоятельства.

299. © Лотерея Содружества Массачусетс.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги