Читаем Бесконечная шутка полностью

– Кейт, пойди перекури. Тодд, верь математике. Математика – мать и еще раз мать, как следует из названия. Первостепенная предикатная логика. Никогда не подведет. Величины и их отношения. Темпы роста. Критические статистики Бога или его эквивалентов. Когда подводит все. Когда камень скатывается до самого подножия. Когда клянет толпа смятенная. Когда не знаешь, что делать. Всегда можно отступить и перегруппироваться с математикой. Чья истина – дедуктивная истина. Независимая от восприятия или эмоциональности. Силлогизм. Тождество. Modus tollens. Транзитивность. Музыкальная заставка небес. Прожектор на темной стене ночи, за полночь. Поваренная книга небес. Спираль водорода. Метан, аммиак, H2O. Нуклеиновые кислоты. A и G, T и C. Жуткая неизбежимость. Кай смертен. Математика – нет. А что она такое, слушай: это правда.

– Это говорит человек, который на академическом испытательном хрен знает сколько лет.

Как-то мысленно не срасталась сцена с Фриром и влажным соленым электрохлыстом. Безжелудочной доблести или самочувствия Тенуат так и не прибавил – только сверкающий гул в голове и ноздри шириной с аэродинамические трубы. Пемулис обычно дышал через рот. Викинг поднял ногу, чтобы водевильно перднуть в сторону Пемулиса, чем заслужил ржач со стороны Чиксентмихайи и Рэйдера, которые разделись практически догола и уселись на скамье напротив Пемулиса и Полтергейста, распустив полотенца, наблюдая за парочкой и только время от времени лениво подскакивая, будто чтобы хлестнуть.

– Папа говорит, я не математический ум, – сказал Полтергейст. И снова изза носа послышалось «батебатидческий» и «уд». Чиксентмихайи сделал фальшивый выпад, и тут же настоящий, и снова завертелась и осела махровая буря.

Пемулис расстегнул чехол.

– Аксиома. Лемма. Слушай: «Если одна и та же кривая задана двумя разными уравнениями, которые описывают ее в противоположных направлениях, то интегралы от этих кривых будут равны по модулю, но обратны по знаку». Не «если то при условии сего». Не «если только не передумает лыбящийся коммерческий риелтор из Бордмена, Миннеаполис, в лоферах «Банфи» за 400 баксов». Навечно и навсегда. Как бы отвечает за «а» в «априори». Луч честности в непрогляднейшей тьме, Тоддлепостер.

Раздались голоса и топот ног, будто случился какой-то аврал. Засунул голову Маккенна, дико заозирался и скрылся, ничего не сказав. Чиксентмихайи пошел за ним. Фрир и Рэйдер одновременно сказали «Че за х». Пемулис успел застегнуть только одну пуговицу на ширинке и тыкал в потолок пальцем:

– И во времена, когда ты блуждаешь в сумрачном лесу, доверься лишь абстрактной дедукции. Когда остается лишь пасть на колени – пади и вознеси молитвы двойной S параграфа. Как рыцарь веры, сверши прыжок в объятия Пеано, Лейбница, Гилберта, Лопиталя. И ты вознесешься. Фурье, Гаусс, Лаплас, Рикки. Ты не падешь. Они не подведут. Винер, Риман, Фреге, Грин.

Чиксентмихайи вернулся с Орто Стайсом, оба раскрасневшиеся.

Пемулиса тянет застегивать и расстегивать молнии – вот почему он носит штаны и теннисные шорты только с ширинками на пуговицах.

Ч-.-и сказал:

– Там изрекание. Вам, следовательно, немедля идти.

Фрир отвернулся от зеркала, с расческой в обеих руках.

– Да че за херня у вас творится?

– Джон Уэйн без ума публично льет свет на сокровенное.

– Не доверяй отцу, которого можно увидеть, – говорил Пемулис Потлергетсу.

Стайс уже уходил и бросил через плечо:

– Трельч пустил Уэйна в эфир, а Уэйн свихнулся.

322. (а его представления о расследованиях и допросах в основном зиждутся на ч/б нуарах, которые Тан обожал смотреть в детстве по местному эфирному телевидению и по которым теперь скучает)

323. (и даже больше)

324. Модели -32 и -16 камеры «Болекс H64» оснащены турелями сразу для трех объективов с креплением C-mount, из-за чего у моделей какой-то многоглазый, инопланетный вид.

325. (хотя ни разу без вуали.)

326. (и это вообще-то полнейший бред, но оперативники ДНС пропускают его мимо ушей, потому что разбираются в перспективности эвристических битв)

327. (учитывая его предысторию злоупотребления)

328. «Пикареска» здесь, очевидно, относится к комико-сюрреалистической традиции таких авангардистов Области залива, как Питерсон/Бротон, поскольку тема матери-и-Смерти из «Краткого псалма» и тема с заточением головы и глазами из «Клетки» Питерсона – вполне очевидно, краеугольные камни многих более пародийно-слэпстиковых произведений Самого.

332.

17 ноя. ГВБВД

– Батюшки-светы и – святы, – сказал Пемулис, сидя нога на ногу и держась за лодыжку, чтобы она не дергалась.

– С ним сейчас Раск, Чарльз и миссис Инканденца. Его навещал Штитт. Лоуч провел тщательную проверку рефлексов. Джон Уэйн будет в порядке.

– Ну слава богу, у всех камень с души, – ответил Пемулис.

В кабинете заведующего учебной частью были Пемулис, Делинт, Нванги и Уотсон. Вентилятор миссис Инк шуршал, а также что-то тихо жужжало. Делинт сидел за высоким столом, похожий на задиристого мальчишку. Никто не сказал, придет ли кто-то выше Делинта. Пемулис не знал, к добру это или к худу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги