Бесконечная суббота (СИ)

Еремеев засунул хнычущего младенца глубже под полу куртки и пошёл ва-банк.

- Что тут происходит? - строго поинтересовался он, и между строк как-то само собой вышло так, что он - чужак, шпион и похититель детей (тут Еремеев выдал вслух игривое "гы", как озадаченный неожиданным рассветом дурачок) теперь выглядел, как нечто нормальное, само собой разумеющееся, в то время как за спиной у выскочившей на него особы теперь смутно вырисовывалось некое непонятное преступление. - Что за шум? Вы мне ребёнка сделаете заикой.

Она молча замахала руками: нет, нет, вы что!! - и снова прижала руки ко рту. Недолго думая, Еремеев дёрнул на себя дверь в холл.

Людей в холле было немного: человек шесть. Появление его вызвало лёгкое смущённое замешательство, которое быстро сменилось оживлением.

- Еремеев?! Да ну?!

Над ним смеялись и хлопали его по плечу, малыша кормили и переодевали в сухое, самого Еремеева тоже переодевали в сухое и кормили, и, пока кормили, он успел узнать следующее: в то время, пока он наматывал круги между Зайкиным домом и серией связанных между собой миров, его, оказывается, потеряли - не видели и не вели.

Не видели и не вели, кхм.

- А как же, кхм, дети из Бобрового мыса?

- Какие дети? Из какого чего?

Голова у Еремеева шла кругом. Всё это напоминало сюжет плохого кино. Раз не видели и не вели, значит, видели и вели до этого. Как долго и зачем? Внезапно он почувствовал себя крысой, которая выбежала из лабиринта и наткнулась на ждущего её у выхода лаборанта.

- Я устал, - сказал Еремеев. - Отправьте меня куда-нибудь, где можно спать.

Его отвели в маленькую комнатушку там же, на первом этаже, удивительно тихую, с продавленной зелёной тахтой, и ночью ему снова приснился Нон в образе оборотня. Он укоризненно качал лобастой головой, грозил Еремееву пальцем и называл его всякими разными нехорошими словами, которые ни один приличный человек не стал бы говорить другому. Во сне Еремеев чувствовал себя ужасно виноватым, раскаивался и даже всплакнул. Когда он проснулся, голова у него была тяжёлой, как чугунный шар.

Проснувшись, он долго лежал, глядя в потрескавшийся потолок, слушая сопящего малыша и думая о том, как ему быть.

Физику у него в школе преподавали плохо, можно сказать никак, как, впрочем, и остальные предметы. Потом, после школы, уже было получше, но специализация Еремеева была настолько далека от теоретической физики, насколько только можно себе представить. Всё, что он смутно помнил, это были Ньютоновские законы механического движения, что-то из Ома о связи электрического напряжения с силой тока и... пожалуй, всё. И этого явно было мало: делать в настоящей ситуации выводы о происходящем и строить планы на основании того, что взаимодействия двух тел друг на друга равны между собой и направлены в противоположные стороны, это было всё равно, что пытаться предсказать поведение популяции гренландских китов на основании знания уровня ежегодной инфляции в республике Мозамбик.

Младенец проснулся и закряхтел. Испугавшись, Еремеев поспешно подхватился с топчана. У кроватки были аккуратно разложены несколько смен чистого детского белья и полная бутылка с соской, и, хоть убей, он не помнил, кто и когда их там оставил.

Когда он, гружёный как баржа, выплыл во вчерашний холл, там было пусто. Еремеев пронёс младенца по пустынному холлу, толкнул тяжёлую дверь и оказался на улице.

Город по-прежнему был тих и безлюден. По узким каменным улочкам стелился сизый туман, и верхушки тощих тополей терялись в нём размытым серым в таком же размытом сером. Пошла игра, рассчитанная на одного. Ну, что ж, усмехнулся про себя Еремеев, так даже лучше. Он тщательно упаковал младенца под полу куртки и отправился туда, откуда пришёл - в сторону площади с ратушей.

Судя по всему, было раннее утро - как, собственно, и положено было бы быть, если ты ложишься спать вечером и какое-то время спишь.

Хотя вот тут логика у Еремеева давала небольшой сбой: судя по последним событиям, утро, которое казалось ему сегодняшним, вполне могло оказаться не только вчерашним или завтрашним, но и вообще утром позапрошлого года. Еремеев хмыкнул. Мысль была невесёлая и дальше развивать её ему не хотелось.

Над вчерашней площадью тоже клубился туман. - такой, что от ратуши не было видно ничего, кроме узкого газона с чахлой травой и чёрной кованой решётки, украшенной острыми пиками. Еремеев прошёл мимо ратуши, мимо чугунной решётки и вышел к окружённому всё теми же худосочными тополями памятнику.

Памятник был ему, Еремееву - внушительный, бронзовый, покрытый многолетней патиной Еремеев сидел на постаменте чём-то, сильно смахивающем на импровизированный электрический стул.

Озадаченный, он дважды обошёл вокруг постамента, пытаясь понять, в честь чего. Конечно, оставался шанс, что всё это не имеет к нему никакого отношения, но шанс этот был слаб, как шанс вывалиться из окна изолятора для буйных помешанных. Почему? Да потому, что нет в изоляторах для буйнопомешанных никаких окон.

А потом младенец у Еремеева под курткой запищал, завозился и уронил его в мир с бескрайним васильковым полем.