Бесконечность пустоты

Моя любовь – это результат ее действий? Так что ли?

"Привязала навсегда..."

Ее забрали, а я стоял, дурак дураком, и не мог поверить, что она снова выставила меня идиотом.

Двадцатая глава

"Но Алиса быстро сообразила, что это за море! Это было море слёз, которое она сама наплакала, когда была ростом в девять футов.

– Вот не надо было мне так много плакать! – сказала она, барахтаясь и пытаясь понять, куда ей плыть. – И я теперь наказана за это и, чего доброго, утону в собственных слезах. Невероятная история, честное слово!"

Л. Кэрролл " Алиса в стране чудес"

Это было даже смешно. До комнаты, где меня благополучно заперли, "опасную" преступницу конвоировали впятером. Очень интересно, чего конкретно ждал с моей стороны Князь? Что я буду биться насмерть? Положу десяток саламандр и сбегу? Бред.

Мне было предъявлено обвинение в том   нарушении закона, за которое, вообще-то, могут наказать весь Дом. Уж лучше я отвечу одна, чем позволю снова своим сородичам оказаться в изгнании. Это при лучшем раскладе. А там, как Владыке на душу ляжет. Может – приступ очередной паранойи, и в результате – уничтожение до пятого колена. Он же такой, наш Князь, веселый парень.

Честно говоря, я поначалу даже не до конца понимала, что – все, закончились мои гонки по вертикали.  В мозгу крутилась заезженная пластинка, повторяющая информацию о том, как Джонатан вывел нас с территории Пустоши. До сегодняшнего дня я была уверена, никто из атлантов не способен использовать Пути, а соответственно и разрывать Пространство, кроме Дома Черной Розы. Так всегда было. Изначально. С момента создания этого мира. Связь? В ней дело?

Дверь скрипнула, впуская Владыку, который прошел в комнату с таким довольным лицом, что до ужаса хотелось в него плюнуть. А что? Все равно приговор будет однозначный, так хоть приятную мелочь себе позволю перед смертью.

Князь молча взял стул, одиноко стоявший в углу и сел напротив меня. Сама–то я по-хамски развалилась на узкой кровати. Несколько минут просто гипнотизировали друг друга.

– Очень похожа на свою дурную бабку, и совсем ничего от матери. Глаза, пожалуй, только, как у Александры, такие же синие и невинные. Хорошая была девочка.

То, что он так спокойно говорил о женщине, которую ради его же прихоти, собственно говоря, и убили, по моему мнению, являлось верхом цинизма.

– Что ж Вы не оставили в покое эту хорошую девочку с невинными глазами?

Впервые я задала Князю вопрос в лицо. Всю жизнь мне приходилось играть роль, улыбаясь и кланяясь при каждой нашей встрече, в то время, как на самом деле, от одного вида его лица, его холодных глаз, поднималась такая волна ненависти, что я впивалась ногтями в ладони до кровавых полумесяцев, отрезвляя разум болью.

– Она стала жертвой своей материнской любви. Ей всего лишь надо было отдать тебя Саламандрам, потому что мне нужна была именно ты.

– Всего лишь?! Прикалываетесь, что ли? Всего лишь? Серьезно? Знаете, вообще-то это нормальное желание матери – защитить свое дитя. Она, по-вашему, должна была вручить дочь саламандрам, чтоб они торжественно ее убили? Или, еще лучше, в знак верноподданических чувств, казнить ребенка собственноручно? Что у Вас вообще в голове?

– Ты забываешься!

Но меня, что говорится, «понесло».

– Если Вы бросили своего сына, вернее, даже двух сыновей в чужом мире посторонним людям и просто ждали, когда они сами вырастут, чтоб получить готовеньких взрослых симпатичных парнишек, то нормальные родители, вообще-то, живут ради счастья наблюдать каждый день своего ребенка.

– Да что ты знаешь, соплячка?!

Князь вскочил на ноги, по-моему, испытывая огромное желание размазать меня по стенке, но, почти замахнувшись, вдруг остановился, глядя на меня с каким-то странным отчаянием.

– Боги, как же ты похожа на свою бабку… Будто на нее смотрю. И характер такой же мерзкий. Надо было, пользуясь случаем, вырезать весь ваш род к чертям собачьим, чтоб уже спасть спокойно. Хотя эта сволочь меня и по ночам достает. Тогда всю кровь выпила, и теперь покоя нет. Как же вы меня утомили, честно. Все вы, женщины рода Эдельман.

Владыка отошел к окну, заложив руки за спину, и уставился во двор, видимо, не желая смотреть на одну из тех, кто его так бесит.