Бесконечные дни

Но в Дэггсвилле таких мест было не много. Совсем не было. Дэггсвилль весь бурлил: грязные лошади, стук дверей, дикие вопли. К тому времени своих биографических авантюризмов я, должен сознаться, носил мешок из-под муки, перевязанный на поясе веревкой. Он, конечно, походил на одежду, но не так чтобы. Джон Коул одевался чуть лучше – в старинный нелепый черный костюм, которому было лет триста, судя по дырам. В общем, ветерок там поддувал только так, особенно в области развилки, насколько я видел. Можно было протянуть туда руку и измерить его мужское достоинство, так что приходилось отводить глаза. Я разработал хороший метод для этого – изо всех сил смотрел ему в лицо, что, в общем, особых усилий не требовало, лицо было приятное. И тут мы увидели новехонький дом – дерево свежее и даже шляпки только что забитых гвоздей еще блестят. И вывеска: «Салун», ни больше ни меньше. А под ней – другая, поменьше, на веревочке: «Требуются чистые мальчики».

Глянь-ка, говорит Джон Коул – ученостью ему было не тягаться со мной, но какая-никакая все же была. Клянусь любящим сердцем моей матери, говорит он, мы подходим под половину этих требований.

Мы прямиком вошли, и внутри был весьма приятный показатель темного дерева – панели от пола до потолка и длинная барная стойка, черная и гладкая, как выход нефти. Мы оказались ровно клопы на девичьем чепчике. Не у места. По стенам картинки про величественные моменты американской жизни – из тех, что лучше наблюдать со стороны. За стойкой бара мужчина, вооруженный замшей, философически полировал поверхность, которая в полировке не нуждалась. Ясно было, что заведение совсем новое. Лестницу, ведущую в комнаты на верхнем этаже, еще заканчивал плотник – прилаживал последнее звено перил. У бармена, похоже, глаза были закрыты, а то бы он нас раньше увидел. Может, даже выставил бы. Тут глаза открылись, но сей проницательный индивидуум не отпрянул с руганью, как мы ожидали, а даже обрадовался при виде нас.

– Это здесь нужны чистые мальчики? – спрашивает Джон Коул, препоясав чресла воинственным духом и все еще прорицая угрозу.

– Да, добро пожаловать, – говорит мужчина за стойкой.

– Это вы нам? – спрашивает Джон Коул.

– Да, вам. Вы как раз то, что нужно, особенно вот ты, что поменьше. – Это он про меня. Потом, словно испугавшись, что Джон Коул обидится и потопает прочь: – Но и ты тоже подойдешь. Я плачу пятьдесят центов за ночь, каждому по пятьдесят, и выпивка бесплатно, ну, если вы пьете, и можете спать в конюшне на задворках, да-да, уютно, удобно и тепло, как кошке в лукошке. Это то есть если вы окажетесь удовлетворительны.

– А что за работа? – подозрительно спрашивает Джон.

– Работа – проще не бывает.

– А именно?

– Ну как же, танцевать. Танцевать, и все тут. Больше ничего.

– Мы не танцоры, насколько я знаю, – отвечает Джон, растерянный и сильно разочарованный.

– А вам и не нужно быть танцорами в полном смысле этого слова, по словарю, – объясняет бармен. – Тут вам не канкан.

– Ну хорошо, – говорит Джон, окончательно растерявшись в аспекте смысла, – но у нас и одежды для танцев нету, это уж точно. – И он продемонстрировал свою партикулярную диспозицию.

– Это все предоставляет заведение, все предоставляет заведение, – говорит бармен.

Плотник к этому времени приостановил работу и сидел на ступеньках лестницы, ухмыляясь до ушей.

– Пройдемте со мной, джентльмены, – говорит бармен, а скорее всего, он же и владелец, судя по тому, как уверенно он держался, – и я покажу вам вашу новую рабочую одежду.

И он прошествовал по новенькому полу в шумных сапогах и открыл дверь к себе в контору. Там на двери была надпись «Контора», поэтому мы догадались.

– После вас, мальчики, – сказал он и придержал нам дверь. – Я не забываю про хорошие манеры. Надеюсь, вы тоже обучены хорошим манерам, потому как даже грубые старатели любят хорошие манеры, еще и как.

И вот мы входим и глядим во все глаза. На длинную стойку с вешалками – будто виселицу с казненными женщинами. Потому что одежда на вешалках – женская. Платья. Никакой другой одежды не было – мы смотрели как следует, это уж точно.

– Танцы начинаются ровно в восемь, – говорит он. – Выберите что-нибудь, что вам по мерке. Пятьдесят центов каждому. И все чаевые, какие получите, – ваши.

– Но мистер… – говорит Джон Коул, словно с прискорбным сумасшедшим разговаривает. – Мы ведь не женщины. Вы разве не видите? Я мальчик, и этот вот Томас – он тоже мальчик.