Читаем Бесконечный тупик полностью

Бесконечный тупик

В сущности, Достоевский так до конца и не понял, что с ним сделали (и слава Богу). Как могло получиться, что ему инкриминировали на следствии чтение и распространение письма Белинского к Гоголю, если Достоевский был с этим письмом самым решительным образом не согласен и расходился с его автором по всем пунктам? Как могло получиться, что Достоевскому инкриминировали фурьеризм (796), если он фурьеристов считал в лучшем случае комическими чудаками? Вопросы далеко не праздные. По всей видимости, Достоевского специально «заложили», а всё дело петрашевцев фальсифицировали, чтобы хоть как-то симулировать антиреволюционную деятельность полиции, подлинная функция которой заключалась как раз в насаждении революционного движения под руководством масонской верхушки. Делом Петрашевского прикрывали более серьезную и важную сеть кружков и подпольных групп, а делом Достоевского прикрывали, в свою очередь, дело Петрашевского. Достоевского превратили в центральную фигуру петрашевцев. Его уже тогда громкое имя, а также личное благородство, не позволяющее оговаривать товарищей и слишком усиленно доказывать свою фактическую невиновность, сделали Достоевского отличным зицпредседателем. Вторым номером шёл психически ненормальный «панк» Петрашевский (кстати прототип Петра Верховенского), а наиболее значительная фигура среди петрашевцев – Николай Спешнев, имеющий опыт революционной деятельности за границей, – оказался в итоге следствия на вторых ролях. Более того, его дело вообще «исчезло» из архива.

Повторяю, слава Богу, что Достоевский был слишком благороден и наивен и не вгляделся попристальнее в произошедшее с ним несчастье. (Хотя психологию белинских и петрашевских он все же уяснил себе вполне. (817))

757

Примечание к №743

Мстить – мешать, замешивать, вмешиваться.

Ещё – вымещать. Акт мести это вымещение своей сложной задуманности вовне и опустошённое упрощение внутреннего мира. А прощение – усложнение внутреннего мира. Простить – прежде всего понять. Понимание же всегда вмещение.

758

Примечание к №739

устроили В.И.Ульянова по своей, по судейской части

Как произошло нравственное перерождение Вышинского? Ведь начал он так хорошо – блестящая учёба на юрфаке Киевского университета, потом работа помощником присяжного поверенного в Москве. И вдруг игнорирование азов юриспруденции, кошмар процессов 36-38 годов. Как мог пойти на такое талантливый представитель дореволюционной юридической школы? Ну а как Д.И.Курский, кончивший юридический факультет Московского университета и входивший в кружок столичной адвокатуры вместе с будущими кадетами, стал первым советским прокурором и в течение 10 лет занимал пост народного комиссара юстиции? Как член петербургского кружка адвокатов, Крестинский, стал членом Политбюро ЦК РКП(б)? Неужто это всё аномалии, парадоксы? Или, может быть, «русский адвокат» это нечто другое, чем нам сейчас представляется? (792) Может быть это вовсе и не адвокат, а политический бандит? Может быть, традиция политического бандитизма и уголовной психологии идёт с самого зарождения русской адвокатуры? Как мог Е.И.Кедрин, адвокат Перовской, опуститься до того, чтобы предупредить народовольцев, оставшихся на свободе, об изъятой при аресте записной книжке с адресами? Где же его адвокатская этика?

На психологию кедриных проливает свет М.Л.Мандельштам, который в своих «Записках защитника» писал:

«Многие из нас смотрели на политических подсудимых не сверху вниз, а как на равных нам, а иногда морально стоящих и выше нас. Почти все мы в подсудимых видели своих товарищей, делающих с нами одно и то же дело, но только более решительных и самоотверженных. Многие из нас сами принадлежали к подпольным партиям, а иные и работали там с подсудимыми … Я знал один случай, когда защитники устроили обвиняемому побег из самого здания судебных установлений. В массовом процессе один из них незаметно для конвоя передал фрачную пару обвиняемому, и тот, переодевшись за спиной своих товарищей, под видом защитника вышел из комнаты и благополучно скрылся».

Русское «правосудие». Уровень законности тут вполне сопоставим с московскими процессами. Кстати, уже и тогда добрые адвокаты были готовы в любой момент обернуться несгибаемыми прокурорами. Мандельштам вспоминает:

«Поведение на суде – не наука, это – искусство. Каждый раз от обвиняемого и его защитника, от их ловкости и такта зависит соблюдение весьма тонкой грани, отделяющей вполне допустимое и даже необходимое стремление революционера сохранить свою жизнь и свободу от стремления, ценой унижения своего и партийного достоинства купить благоволение суда».

Разъезжающие по всей стране «адвокаты» осуществляли строгий надзор за поведением подсудимых революционеров. (832)