Бесконечный тупик

Первый вопрос у русского демократа: кто сильненький (772), у кого авторитет, кто уважаемый человек. Для аристократа, монархиста ещё не так, для того всё ясно: вот царь, а вот псарь. А в демократии – тайна. «Выборы» – а кто выборами управляет? кто бюллетени избирательные подтасовывает? кому в ножки кланяться? – ничего не ясно. Тут такая иерархия, которая монархистам и не снилась: иерархия тайная, со степенями посвящения, со стадом профанов и номенклатурой посвящённых, со строгой градацией информации, с тысячами секретных знаков и томами сакральных текстов. Русская монархия, по сравнению с русской демократией, есть институт демократичнейший. Она естественна, отвечает самому духу русского народа, а демократия это нечто насильственное и для своего поддержания требующее гигантского аппарата. А к аппарату требуется пружина – мифология неестественного, напряжённо извращённого мира, мира пауков и слизняков.

Со времён Писарева по страницам русской демократической прессы заползали гусеницы, слизняки и червяки. Интеллигенты стали прохаживаться рука об руку с ЗАРОДЫШАМИ. Появилась ОТРЫЖКА. Возьмите любого русского интеллигента, почитайте его статьи. На третьей странице он начнет про зародышей, а на пятой появится отрыжка.

Ещё Петр I был покорён зародышами. Ему в Англии заспиртованных уродцев показали, он даже застонал: вот она, суть! Он за этим и ехал, хотел в глаза Западу сатанинскому посмотреть. Зародыша из банки вынул и заставил свою свиту сего европейца зело чудного целовать.

Еще одна тема – отвратительных поцелуев. Скорее не иудиных, а гомосексуальных:

«Реакционные слизняки взасос целуют Плеханова за его либеральную отрыжку, послужившую зародышем обливания помоями авторитета ортодоксальных марксистов.»

В 1920 году на собрании актива московской парторганизации Ленин привёл уставшей аудитории пример из области, как он любил говорить, юмористики-ерундистики:

«Из области юмористики приведу замечание Вандерлипа. Когда мы стали прощаться, он говорит: „Я должен буду в Америке сказать, что у мистера Ленина рогов нет“. Я не сразу понял, так как вообще по– английски понимаю плохо. „Что вы сказали? повторите“. Он – живой старичок, жестом показывает на виски и говорит: „рогов нет"“.

А зачем рога? И без рогов всё ясно. От каждой брошюры рыжего мурина за версту серой несет. (782)

760

Примечание к №726

Речь Чехова вся построена на интеллигентских присказках и прибаутках.

Из-за своей природной «интеллигентности» Чехов подвергся беспримерному в истории русской литературы опошлению. Имя человека, всегда чуравшегося газетной жизни, постоянно «украшало» газетные передовицы. Помянуть Чехова считалось журналистским шиком. И упоминали, конечно, всегда неуместно. (Как может быть Чехов УМЕСТЕН в «Известиях»?) Даже просто немотивированно. С равным успехом могли бы украсить статью ссылкой на Пушкина или Леонардо да Винчи. Щедрин очень уместен. Некрасов тоже. Но Чехов? И тем не менее, в отличие от, скажем, Бунина или Лескова, – постоянные «примеры» и «аналогии». Например, в заметке ненормального Ленина, написанной в 1905 году:

«Товарищ Потресов очень похож на героиню чеховского рассказа „Душечка“. Душечка жила сначала с антрепренёром и говорила: мы с Ванечкой ставим серьёзные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васечкой возмущены высоким тарифом на лес. Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Колечкой лечим лошадей. Так и тов. Потресов. „Мы с Лениным“ ругали Мартынова. „Мы с Мартыновым“ ругаем Ленина. Милая социал-демократическая душечка! В чьих-то объятиях очутишься ты завтра?»

761

Примечание к №724

«Друг мой: обнимите и поцелуйте Владимира Набокова Тошнит?»

(В.Розанов)

В клоунстве Розанова, конечно, есть сходство с Лениным. Единственный «несолидный» русский мыслитель, не считая Ленина, – Розанов. Может быть это о нем писал Кьеркегор:

«За кулисами загорелось. Клоун выскочил предупредить публику. Вообразили, что он шутит, и давай аплодировать ему. Он повторяет – еще более неистовый восторг… Сдаётся мне, что пробьёт час, и мир разрушится при общем восторге умников, воображающих, что это – буффонада».

762

Примечание к №644

Экая силища писатель русский!

Опискин витийствовал:

«– Где я? Кто кругом меня? Это буйволы и быки, устремившие на меня рога свои. Жизнь, что же ты такое? Живи, живи, будь обесчещен, опозорен, умалён, избит, и когда засыплют песком твою могилу, тогда только опомнятся люди, и бедные кости твои раздавят монументом!»

Скромный Фома орал:

«О, не ставьте мне монумента! Не ставьте мне его! Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего не надо, не надо, не надо!»

И всё-таки благодарные соотечественники не могли не озаботиться: