Бесконечный тупик

Вершины античная философия достигла в учениях Платона и Аристотеля. Но это ведь в хронологическом отношении почти самое начало. Чем же занималась античная мысль на протяжении ещё восьми веков? Конечно мельница логоса крутилась не вхолостую: решалась задача огромной важности – задача соотнесения опыта чистого мышления (зловещего и человеконенавистнического) с опытом повседневной обыденной жизни. Весь стоицизм был на этом построен: как жить философу в миру? Ведь в платоновских Афинах произошло событие далеко не безобидное (885). Там была рождена философия. Философия и философы – новая, неслыханная порода земных существ. На арену истории вышел профессиональный мыслитель. А кто такой профессиональный мыслитель? Человек, который на порядок умнее окружающих, человек, который самим своим бытием ежеминутно, ежесекундно унижает. Вот, предположим, поэт. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон» это простой смертный. Тоже писатель, художник, учёный, артист (артист, эта карикатура на философа, правда, не совсем). А философ всегда философ. Поскольку он человек, он не может быть вот сейчас философом, а через минуту нефилософом. И как он общается с людьми, человек, потративший годы на овладение интеллектуальным карате? Чуть кто заикнётся, варежку откроет, и философу уже вся мысль ясна, он знает её окончание и её туманное для самого говорящего начало. Общаться в результате не с кем. (Разве что с другим философом.) Общаться, пожалуй, и можно. По типу: «Вот мне скучно… Плеснул в ладоши… Выскочил рассудок-холоп. – Потешь меня, раб верный. Взял он собеседника за белы руки, вывел во двор, да и поиграл, как с мышью кошка». Конечно, с другой стороны всякий философ понимает всю ограниченность доставшегося ему человеческого разума. Но смирением тут и не пахнет, так как всякий же философ отлично видит, что окружающие границ разума совершенно не осознают. Философ живёт не только в стране дураков, но и в стране слепых, несчастных безумцев, даже не догадывающихся о своём уродстве. И вот человеческая мысль несколько столетий вырабатывала механизм адаптации к реальному миру. Как БЫТЬ философом. Прикоснуться к обжигающему логосу и не сгореть, не покончить с собой, и одновременно не обжечь других, не поджечь мир. Вырабатывалась соответствующая культура одиночества и культура смирения, покаяния. (892) Последнее стало прерогативой христианства, удивительная особенность которого заключается в том, что подвижник, святой не возносится над людьми, а скорее наоборот, спускается к ним. Священнику человек интересен. Философу интересен он сам. Религиозная мысль чрезвычайно облагородила философию. Паскаль ничего нового не сказал по сравнению с античными мыслителями. Даже хуже – считал себя учеником Монтеня, а Монтень был всего лишь прилежным читателем древних. Но зато монах Паскаль благороднее и человечнее Платона. (Но как ужасна его личная жизнь (вериги, сумасшествие).)

866

Примечание к №862

Русская литературочка начала потихохоньку сбываться.

Из переписки Достоевского:

«Вчера, когда я спал, приходил (человек) от Вольфа с требованием 25 экземпляров „Бесов“ и оставил бумажку, то есть требование… Значит бесочки-то опять пошли и ведь без малейшей (рекламы)…»

Хе-хе…

867

Примечание к №860

Всё (в моей жизни) получается соразмерно, ритмично

В детстве я сильно тосковал по старому дому – казалось, всё плохо стало именно потому, что уехал оттуда. Тоска эта – чистый звук флейты. Он становился всё громче, всё тоскливее. А в 13 лет меня положили в больницу – операция пустяковая, аппендицит, но сделали её бесплатно и у меня началось осложнение. Рана нагноилась, стала сочиться кровью. Случилось это в воскресенье, и в больнице врачей не было, только медсестры. И они стали мне там что-то в животе без наркоза резать. Одна резала, а другая полотенцем мне рот затыкала, чтобы я не кричал. От страха и боли я орал пронзительно громко, по-звериному. В больнице была какая-то реконструкция, и в отделении, в котором я лежал, поместили дефективных детей. Среди них был один идиот, постоянно воющий. Меня после привезли на каталке, а в палате ребята говорят: «Одиноков, ты не слышал, тут идиот этот за стеной так ревел».