Бескорыстие

Теперь, когда я познакомился с Гавриловым, меня уже не могло удивить соседство рожденных в различные эпохи определений: «рыцарь» и «государственный человек». Я понимал, что истинно государственный человек сегодня — это именно рыцарь. То сочетание нравственных достоинств, которое мы имеем в виду, называя человека государственным, раньше, в иные века (да и сейчас, конечно, там, где существует отчуждение), объединялось иными понятиями: борец за истину, мученик за общее дело и, разумеется, революционер. Понятия эти были неразрывно сопряжены с чисто рыцарской самоотверженностью и доблестью, с неразрывностью помышления и действия. Рыцарем называли Ф. Э. Дзержинского, этим словом определял Герцен величие декабристов…

Нравственным первоистоком деятельности рыцаря-революционера было — и остается — в любой век, говоря языком Радищева, чуточку архаичным, но тем не менее незаменимо точным и полновесным, стремление к «вершине блаженства общественного».

«Соучастником быть во благоденствие себе подобных» (тоже слова Радищева) — для рыцаря высшая радость.

Стремление к «блаженству общественному» занимало во все века в этике революционеров особое место. На созданном высокой фантазией Томаса Мора острове Утопия были почитаемы более остальных те, кто забывал о себе «ради пламенной заботы о других и об обществе». А Кампанелла, рассказывая о Городе Солнца, явственно выразил самое существенное: «Когда мы отрешимся от себялюбия, у нас остается только любовь к общине». Подобный образ жизни он именовал «философским», памятуя при этом, возможно, об известном положении Платона: «…пока государственная сила и философия не совпадут в одно… дотоле ни города, ни даже, думаю, человеческий род не жди конца злу…»

Полагаю, что скромный инженер технадзора дорожного управления Гаврилов и сотни его безвестных соратников и единомышленников искренне удивятся, если кто-нибудь назовет их образ жизни «философским» лишь потому, что они даже в мелочах думают о государственной пользе, уважают народное добро, не мирятся с непрактичностью, с торжеством сиюминутных интересов в ущерб коренному благу. Они делают это, как нечто само собой разумеющееся, насущное, важное житейски. Что общего у будничных наших забот, подумают они недоуменно, с высоким пониманием «философского образа жизни»?! С фантастикой острова Утопии и Города Солнца?!

Между тем, если иметь в виду, говоря о «философском образе жизни», не только героическое поведение перед лицом трагических событий, но и дела самые маленькие, самые будничные, однако в сумме мощно «работающие» на благо обществу и тоже являющие собой вызов «обыденному» существованию, они, безвестные эти люди, — достойные последователи великих, чей разум подобно солнцу освещает человечеству путь к совершенству, к «блаженству общественному». Их образ жизни — подлинно философский, потому что он делает мир лучше.

Это относится и к Ивану Федоровичу Гаврилову.

Путь к истине

Человек, не имеющий понятия об истине, никоим образом не может быть назван счастливым.

Сенека

В старину говорили: «поэтами рождаются, ораторами делаются». Рыцарями и рождаются и делаются. Путь к рыцарству, к «философскому образу жизни» может быть и долгим, тяжким, с бессонными ночами, переосмыслением себя и мира, с мучительной переоценкой ценностей.

Гаврилов — рыцарь цельной и крылатой судьбы, но бывают судьбы иные, сложные, трудные: стремление к «блаженству общественному» человек начинает чувствовать, поняв ложность того, чем раньше жил, осознав тщету и страстей, и мыслей, имевших до этого над ним безраздельную власть.

Выше, рассказывая о Гаврилове, я писал: крупинка вечности нужна и в дорогах, и в стихах, в тоннелях, в мостах, в любви… И вот, чтобы рыцарски одарить мир этой «крупинкой», нужна порой душевная борьба, торжество над заблуждениями.

В день, когда я первый раз был у Александра Семеновича Жигалко, он получил из Чайковского номер газеты «Огни Камы»; в статье «Нашей галерее — два года» рассказывалось о том, что с замечательным собранием картин, которые Жигалко подарил городу, уже познакомились около семидесяти двух тысяч человек. Живет же в Чайковском пятьдесят тысяч. Автор статьи сообщал и о том, что в соседнем большом городе с миллионным населением художественную галерею посещает ежегодно сорок пять — пятьдесят тысяч человек и делал отсюда вывод, что в его родном Чайковском безмерный, фантастический по ценности дар старейшего советского коллекционера стал исключительным событием духовной жизни. Содержались в статье и несколько наивных — милых в этой наивности штрихов, например получено письмо из Москвы от Ираклия Андроникова, — ведь теперь Чайковский располагает и рисунками Лермонтова! Тут нечто похожее на мальчишескую гордость, да ведь и Чайковский — город-мальчишка, ему чуть больше десяти. И вот мальчишка нежданно-негаданно стал обладателем несметного сокровища, которому завидуют (втайне) взрослые, солидные люди.