Бескрылые птицы

Поджигают армянский квартал и вскоре полностью уничтожают европейский и греческий районы. Турки кивают на греков — мол, это сделали они, чтоб нам не досталось. Греки ведь все сжигали при отступлении. Однако греческая армия ушла днями раньше. Одни говорят, подожгли армяне, чтобы туркам не досталось. Другие объясняют пожар тем, что в домах засели армянские снайперы, а выкуривать их огнем — обычная армейская практика. Поджог, считают третьи, — дело рук турецких солдат, дабы сокрыть то, что они сотворили с гражданскими армянами, чьи выпотрошенные после надругательства тела лежали в домах, и дабы армяне уж точно навсегда отсюда убрались. Одни винят Мустафу Кемаля, другие — Нуреттин-пашу, подстрекателя и демагога. Кто-то винит турецкую армию, кто-то — неуправляемых боевиков, явившихся поживиться нашармачка. Другими словами, каждый винит кого-то другого и презирает его за то, что произошло с красивейшим, счастливейшим и самым процветающим портом Леванта. В конечном счете, истинная вина лежит на Венизелосе и союзниках, в особенности на Дэвиде Ллойд Джордже.

В гавани команды военных кораблей союзников смотрят на город, что превращается в пекло, и толпы отчаявшихся христиан на причалах. Суда здесь для эвакуации соотечественников, но не для помощи местным жителям. Вначале турецкие и союзнические патрульные катера не дают христианам сесть на корабли, но потом капитаны и команды, не стерпев подобной жестокости, пускают их на борт. В результате они спасают около 200 ООО человек, но многие так и не простили им долгого выжидания.

Помощь слишком запоздала для выброшенного за борт, застреленного и покоящегося под маслянистой водой Георгио П. Теодору, купца и торговца всякой всячиной, завсегдатая борделя Розы, создателя и дарителя прекрасного павильона в неоклассическом стиле в городе Эскибахче.

85. Я Георгио П. Теодору

Да, это снова я, Георгио П. Теодору, к вашим услугам, купец и филантроп. Может, вы запамятовали: это я возвел насосную станцию на въезде в Эскибахче и я же угостил вас несколько пространным описанием города, а также пересказал события, сопутствовавшие унижению Леонида-учителя, когда на него водрузили вьючное седло. Интересно, что сталось с Леонидом, жив ли он вообще? Он определенно получил то, за что ратовал, и наверняка скакал от радости, когда объявились Старые Греки. Правда, вряд ли он радовался бы теперь, когда Старые Греки свалили, оставив нас по горло в пресловутом дерьме перед мстительными турками, вышибающими наши двери.

Вы застали меня врасплох, друзья мои, и ход моих мыслей может показаться немного бессвязным, но если вы сочтете мою речь слегка невнятной и заметите, что нить моих рассуждений уплывает в сторону, вы, конечно же, простите меня, ибо в сей самый момент я медленно погружаюсь сквозь маслянистые воды на дно гавани прекраснейшего города, каким была Смирна. Я, так сказать, по горло в пресловутом дерьме, только в самом метафорическом смысле, ибо в действительности с головой пребываю в морской воде.

Если вы неважно плаваете, друзья мои, вы становитесь просто никудышным пловцом, когда полностью одеты. Это закон природы, с которым не поспоришь. Я с час или около того доказываю это на своем опыте. Рано или поздно приходится отказаться от борьбы, и груз намокшей одежды в сочетании с крайней изнуренностью, вызванной паникой и физическим напряжением, заставляют наконец примириться со смертью и начать долгий медленный спуск в темное царство крабов и камбалы, водорослей, утонувших якорей, инкрустированных мидиями и моллюсками-блюдечками, непонятных обрывков канатов и ржавых тросов.

Не передать облегчение, не передать истинное наслаждение отказа от борьбы, испытанное в тот момент, когда понимаешь, что умереть менее ужасно, чем продолжать сражение за жизнь. Приятно, ах, как приятно глубоко вдохнуть холодной воды и позволить ей наполнить грудь. Так хорошо, так чисто, и в голове странная колеблющаяся ясность. Только что мимо проплыла большая рыба, и впервые в жизни меня кольнула зависть к подводным обитателям.

Вот неподалеку кто-то еще опускается на дно, однако лицо закрыто поднявшимися юбками. Интересно, дама обеспокоена тем, что умирает, столь нескромно выставив беленькие панталоны на обозрение всем мужчинам-утопленникам? Должен сказать, у нее прелестные ножки, но я их не узнаю? — вероятно, они не принадлежат ни одной из моих фавориточек.

Ноздри залило, ушам больно, вижу над собою днище корабля и уже свыкся со вкусом соли. В воде разносятся какие-то стуки и шум двигателей. Наверное, это союзнические корабли, что с принципиальным нейтралитетом и осторожным безразличием наблюдают, как мы барахтаемся и тонем. Поначалу водой щипало ожоги на лице и руках, но теперь они успокоились, и рад сообщить, почти не чувствуется рана от пули, всаженной в меня турецким солдатом, когда я попытался отплыть от причала.