Бескрылые птицы

Рассказывают, корабль отвез наших на Крит — такая земля на западе, а вместо них оттуда прислали мусульман, только числом поменьше. Эти критские мусульмане очень похожи на наших христиан, и зачем, спрашивается, надо было их обменивать? Критяне пляшут и поют, совсем как наши христиане, правда, у них есть и новый танец, называется «пентозали», просто загляденье. Говорят они только на греческом. Наши-то хоть по-турецки умели. Мое дело, конечно, маленькое, но нет худа без добра — дочка Хассеки нашла себе среди них симпатичного мужа, он добрый мусульманин и умеет делать замки, молотки, плуги и всякие такие полезные железяки.

Когда наши, проводив христиан, вернулись домой, произошли две очень странные вещи. Одна — с колокольни церкви Николая Угодника на булыжную мостовую упал и раскололся надвое колокол, а другая — по ночам стали несмолкаемо орать кошки. Своим ором они заглушили соловьев с дроздами, всё плакали и жаловались, жаловались и плакали. Кошки сидели на крышах и в проулках, на заборах и миндальных деревьях, во дворе мечети и на христианском кладбище, бродили по городу и протяжно мяукали, а некоторые просто выли. Жуть брала, когда, слушая этот вой, я не могла уснуть на своем тюфяке, но мне стало понятно, почему они вопят в этом городе, который вдруг опустел и стал чужим. Кошачий крик и запомнился мне лучше всего.

93. Я Ибрагим

Люди в глаза называют меня «Ибрагим-рехнутый», они думают, я ничего не понимаю, но частица меня всегда оставалась здравой, будто в уголке мозга живет крохотный человечек, который наблюдает за моим безумием, раздумывает над ним и отпускает замечания, а когда я становлюсь совсем чокнутым, он пугается, прячется в голове или где-нибудь в теле и не выходит, пока не минует опасность. Крохотный человечек знает, что я не окончательно спятил, это он следит за козами и отводит их к хозяевам, когда надо, это он заботится о моей собаке Кёпеке и играет на кавале среди гробниц, чтобы музыкой успокоить мою безумную часть и дать ей малость передохнуть. Он славно играет на кавале, и голый человек по имени Пес, который живет среди гробниц у могилы святого, любит послушать его игру и иногда подсаживается ко мне, когда я играю, но молчит, потому что не может говорить, у него губы и язык сожжены раскаленным прутом. Пес что-то пишет палочкой в пыли, потом все стирает, показывает на место, где была надпись, и смеется. Он теперь мой единственный друг, ведь я сумасшедший, и даже Каратавук, с которым мы дружили с детства, больше не заговаривает со мной, потому что ему отвечает моя безумная часть, а не крохотный человечек, кто разумен и наблюдает, спрятавшись в уголке моей головы.

Когда у нас жили христиане, они на сорок дней привязывали в церкви своих сумасшедших, и те излечивались. Христиане ушли, и мои родные привязали меня в храме на сорок дней, надеясь, что способ еще действует, но ничего не вышло.

Я — крохотный человечек. Я барахтаюсь в бессвязице и ахинее, но пользуюсь моментом просветления и спешу рассказать, что в детстве гончар Искандер сказал мне: влюбиться — это величайшее несчастье, какое только может приключиться с человеком. Гончар был мастером на прибаутки, но я до сих пор не сажусь в тени красных сосен, потому что однажды он сочинил такое присловье: «Сидящего в тени красных сосен непременно обгадят голуби». Искандер говорил о несчастье влюбленности, поскольку видел, что я еще мальчишкой влюбился в Филотею, но она была христианкой, а я нет, может, мы и не смогли бы пожениться; гончар сказал: влюбленному человеку никогда нельзя жениться на той, кого он любит, а надо научиться любить ту, на ком женится. Я тогда его совсем не понял, но теперь знаю — он говорил о том, как тебя крутит и крутит, мучит и мучит, отчего жизнь делается невыносимой. Но я все равно хотел на ней жениться, и ничего не мешало, наши семьи ведь сговорились, нас обручили золотой монетой, и мою невесту тоже крутило и мучило от любви ко мне, но потом случился тот ужас, и больше не было ни Филотеи, ни женитьбы, а Дросула меня прокляла, и тогда спустилось безумие, и только я в своем уголке сохранил рассудок.

Теперь я среди камней в тени гробниц, а перед глазами проходят картины, и в них не только Филотея, но все, что случилось за долгие годы войны. То, что было на войне с греками.