Бескрылые

— И урок. — Старик отломил от пышущей жаром лепешки ломоть и положил перед Учеником. — Сколько изделий из хлеба ведомы тебе, друг мой сердечный?

— Много, — пробурчал молодой человек, отхватывая изрядный кусок и с трудом прожевывая его.

— Но все это многообразие суть одно, в их основе лежит перемолотое в муку зерно. — Старик откусил небольшой кусочек и с наслаждением задвигал челюстями.

— Вы это к чему, Учитель? — удивленно спросил довольный начавшимся насыщением юноша, прекрасно зная, что любые слова никогда попусту не покидали уста старика.

— К первой заповеди, — неожиданно ответил Учитель. — Ибо через призму Законов Божьих будем рассматривать пути «Вхождения во Христа».

— Интересно, — проворковал Ученик, запихивая в рот очередной кусок хлеба.

— Положим, индивид выясняет свое отношение к первой заповеди. Его рассуждения, с точки зрения ментальной матрицы, будут приблизительно следующие: а почему Бог один? И кто возьмется утверждать это с гарантиями? Возможно, Его, Бога, нет и вовсе, а стало быть, выполнение, как и нарушение заповеди, фикция, иллюзия, утверждение, не подкрепленное ничем, кроме выбитых на камне строк, кстати, коих в оригинале никто не видел.

Учитель прокашлялся.

— А вот «голос» Христосознания из матрицы Каузала: Миром, где все взаимосвязано, начиная от невидимых «нитей» меж малейшими составляющими материи до стройной системы взаимодействия огромных тел и их союзов в физическом плане и деяний, следующих неотвратимо за мыслью и словом, переносимых из воплощения в воплощение в виде последствий посредством памяти тонких миров, возможно управлять только из единого центра (в противном случае — хаос), а значит, даже при существовании пирамиды Иерархов ее пик венчает Абсолют, Единый Бог.

Сомнения в факте сим и, что еще хуже, поругание оного, несут за собой (естественно) последствия, о степени тяжести коих можно только догадываться. Нарушая заповедь, ты декламируешь: «Мир не таков», закладывая в его основание тем самым пустотелый камень, или гнилую доску, или неистинную мыслеформу. Один такой «зодчий» страшен разве что при строительстве собачьей конуры, множество же возводит град, имя которому Содом.

Выдав тираду столь значительных смыслов и размеров, Учитель поднял кувшин с вином, плеснул в свой кубок немного и протянул Ученику. Юноша не стал проявлять излишнего такта по отношению к мускатному напитку и наполнил свою чашу до краев. Старик словно ожидал подобного поведения.

— Прекрасно, мой друг. Ваше вино олицетворяет собой сейчас вторую заповедь, ибо чрезмерное увлечение чем-либо до добра не доводит.

«Не создавай себе кумира» — вспомнилось молодому человеку, а вслух, рассмеявшись, он произнес:

— До добра — нет, а вот до пьянства…

Старик сделал глоток из своего кубка, глаза его загорелись.

— Может, усложним урок. Ты будешь смотреть на заповеди с точки зрения ментала, присущего человеческому сознанию, а я — очами Христосознания, через тело причин и следствий.

Юноша, задумавшись на миг, согласно тряхнул головой. Отхлебнув терпкого, ароматного зелья, для храбрости и куража, он начал:

— Давайте определимся с понятиями. Что и кто это, кумир, по каким критериям определять, что эта вещь, человек или увлечение — кумир? И почему я, человек, обладая Свободой Выбора должен ограничивать ее, вводя в свою жизнь некоего кумира?

— Блестяще! — воскликнул Учитель, с гордостью глядя на Ученика. — А теперь, сударь, извольте принять оборонительную позу, мой ответный выпад.

Старик потер ладони и, снисходительно улыбаясь, предъявил свои возражения.

— Получая энергию любви от Бога, подобно солнцу, я вместо того, чтобы распространять ее на весь мир (возлюбив ближнего), направляю ее узким пучком, лучом на отдельный объект, погружая во тьму все остальное круг себя. Следствием подобного поведения, как можно предположить, будет мое нахождение в темноте безразличия подле человека (души), от которого я стану ждать любви.

Завершив речь, он поднял кубок и сделал глоток, а благодарный юноша захлопал в ладоши.

— Я не в силах парировать ваш выпад, сир.

— В таком случае, — взбодрился старик, — вот еще атака.

Он зачерпнул из глиняной миски горсть приправ, смесь черного и красного перцев, аира и аниса, шалфея и розмарина, имбиря и кардамона, ванили и муската, корицы и чеснока, тмина и шафрана и густо осыпал хлебную лепешку Ученика. У молодого человека глаза полезли на лоб.

— Но ведь хлеб теперь нельзя есть?

— В этом и заключается третья заповедь, — захохотал, глядя на сотрапезника, Учитель. — Некоторые вещи нужно применять в определенное время и в определенном количестве, «не поминая всуе».

Ученик, справившись с удивлением, стряхнул горку приправ с лепешки и размеренным тоном высказал свою позицию:

— Человечество существует под сенью Божьей так давно, что Имя Его звучало в устах грешных неисчислимое количество раз, по делу и без оного, в молитвах и походя. Запрещать человеку поминать Бога где ему придет в голову — все одно что указывать, где и когда делать вдох и под какую дождевую каплю можно подставлять голову, а под какую нельзя.