Бесов Холм. Том 1

«А ведь парень прав – она действительно мерзкая сука. Лошадей пожгла. – Эбинайзер стоял, всматриваясь в даль, где, по его прикидкам, должен был располагаться Холм. Он не сомневался, именно туда переместилась предательница. – Тебе конец. Следующая наша встреча будет последней! Но… это прибавит сил Тёмным. Что же будет на Холме?» – Эбинайзер никогда не уважал Присциллу как мага, но силу последнего её заклятья он оценил. С такой силой она могла представлять для них реальную угрозу.

– Она ведь использовала Тёмный Источник, да? – спросил Иллиан.

– Да, приятель, очень похоже на то.

– Как ей это удалось, ведь чары Барьера всё ещё крепки?

– Не знаю. Может быть, сама, а может быть, ей помогли.

– И она теперь за них, так? Как же мы теперь с ними справимся? – Иллиан смотрел на своего кумира, боясь услышать ответ.

– Не бойся, парень, – придал голосу весёлости Эбинайзер. – Присцилла, если не брать Кирра, слабейшая из нас, и к тому же у меня есть кое-что для этих Тёмных баб.

Он залез в карман и вытащил оттуда золотую Триглаву. Трилистник блестел в его руке, отражая солнечные лучи удивительным многоцветьем. Золотой сплав перемежался с кусочками кристаллов – к символьной магии жрецов Трёх Светлых Эбинайзер собственноручно добавил концентрированную силу Источника.

– Никогда не видел такого, – присвистнул Иллиан. – Сработает?

– Один раз уже сработал. С этой штукой нам никакие Тёмные нипочём. Иди-ка помоги магистру. Остаток пути нам придётся идти пешком, а учитывая их с Кирром скорость, думаю, мы доберёмся до Холма только под вечер. Действовать придётся быстро. Главное, успеть до ночи.

– Вы отправите весть в Ладос?

– Не выйдет. Тёмный Источник блокирует мой кристалл.

– Она сказала «богини», слышали? Значит, они воскрешают не того, кого мы думали? Может, это не один из Трёх?

– Может, и так, приятель. Может, и так.

Иллиан весело кивнул и побежал догонять ковыляющих по тракту Кирра с Гораном, оставив Эбинайзера стоять на обугленной земле.

Тот всё ещё пытался прикинуть, на что способна его бывшая коллега по ячейке, имея доступ к запрещённому Источнику. Он не сомневался: эту силу Присцилла могла получить только от Древнего Бога – и не хотел признаваться ни себе, ни юному Галлану, что в душе зарождается страх поражения.

«Но какая мощь! Может, дождаться Эйхарда? С ними всё-таки этот бренненский болван. Нет. Трус! Что изменилось? Было три ведьмы – теперь четыре. И как же хорошо, что эта стерва перекинулась к ним. Я с чистой совестью разорву её на части! Та боль покажется ей просто забавой!» – Эбинайзер сжал Трилистник в кулаке и тихо зарычал.

«Кин, я попытался отправить весть в Ладос, но Тёмный Источник слишком силён здесь. Теперь судьба мира ложится на ваши с Иллианом плечи. Прошу, осмотри мой Поток», – предназначенный только ему голос Горана прозвучал в голове Эбинайзера.

Темнокожий маг посмотрел на слепого магистра и замер. В открывшихся ему Картинах Разума он увидел смерть. Светлый Поток бессильно трепыхался под нарастающей чёрной бурей. Заклятия, имевшиеся в нём, ещё сохраняли свою стройность, но их формулы медленно растворялись и таяли под напором Тёмного Источника. Заклятие Присциллы не смогло пробить щит и не причинило вреда телу магистра, но каким-то образом проникло в его разум. Поток, дарующий силу и поддерживающий полуторастолетнего мага, угасал. Эбинайзер понял – Горан умирает.

Очередная жертва

Его разбудило чувство приближающейся беды. Спину ломило так, что любое движение причиняло ужасную боль: кипа тухлой соломы на каменном полу никак не способствовала хорошему отдыху. Открывать глаза не хотелось. Замшелые стены, одно узкое окно с железной решёткой, запертая тяжёлая дверь и ведро для естественных нужд – что ещё он мог увидеть?

Вот уже двадцать три дня, как его бросили в этот каменный мешок. Лицо старухи-матери, провожающей сына в большой город, почти стёрлось из памяти. Виной тому весёлые компании дешёвых кабаков на окраине Ладоса да похотливые шлюхи, на которых он тратил серебряные, заработанные на столичных конюшнях, и медяки, отобранные при ночных грабежах. За полгода пребывания в большом городе ничего, кроме пьянок и тяжёлой работы, он не видел и горько жалел, что уехал из родной деревни на вольные столичные хлеба. Но возвращаться он не хотел, да теперь и не мог.

Последняя его надежда на освобождение разбилась о показания дочери мясника. Девица давилась слезами и растирала сопли по физиономии, когда рассказывала, как он зарезал её папашу. Вернее, того гада, что продал ему тухлую свинину. Гад теперь гниёт в земле, а Оли Рамса гниёт здесь – в грязной, сырой темнице Ладоса. Возможно, зарезать жадного торгаша за несварение было чересчур, но до чего же смешно он пучил глаза от удивления, когда увидел свой собственный нож, торчащий между своих же рёбер. Да, это было смешно. Смешно по крайней мере тогдашнему, в стельку пьяному Оли.