Бесов нос. Волки Одина

– Но у нее, как у всякой женщины, было много поясов. Почему именно к этому поясу вы построились? – возразил юноша.

– Потому что этот чудодейственный пояс из верблюжьей шерсти, сотканный руками Пресвятой Матери, достался в наследство апостолу Фоме, дабы и он, и все сомневающиеся… не были неверующими, но верующими! Надеюсь, вы слышали такие слова?

– Я их слышал. Но я не слышал, чтобы у Его матери был пояс из верблюжьей шерсти и чтобы она сама его сшила.

Тут одновременно воскликнули две женщины, Инна и Виолетта. Инна крикнула:

– Он, видите ли, не слышал!

Виолетта:

– Мало ли, что вы не слышали!

А юноша, ничуть не теряясь, задумчиво продолжал:

– Я также не понимаю, как можно какой-то пояс называть святыней. Святая – та, которая его носила, если это она. И если вы хотите о чем-нибудь попросить ее, зачем стоять на холоде? Если вы и вправду веруете в ее Сына, просите у нее где угодно – она вас везде услышит.

Когда он это проговорил, Дарья испуганно на него глянула и поманила к себе сына, который стоял рядом с юношей. Но тот встал еще ближе к молодому человеку и прижался к нему плечом.

У Виолетты лицо стало грустным и будто обиженным. Инна спросила:

– А сам-то ты зачем тогда тут стоишь?

– Действительно, что ты тут делаешь? – строго произнес Федор Федорович, и глаза у него стали, казалось, еще ближе друг к другу.

Юноша молчал. И тогда заговорил Кирилл Константинович.

– Вы, мил человек, оказались в нашей компании. Мы уже два часа вместе стоим и друг другу представились. А вас мы пока не знаем. Вас, например, как зовут?

– Иван. Так же, как этого мальчика, – отвечал юноша, указывая на ребенка.

– Вы, похоже, не москвич?

– Нет.

– Вы, наверное, студент?

– Нет, не студент.

– И чем заняты в жизни?

– Отец мой был рыбаком.

– А сами-то кто? – наседал Кирилл Константинович.

– Наверное, тоже рыбак. Так вам будет понятнее.

Пока длился этот допрос, Николай Николаевич неотрывно смотрел на юношу, удивляясь не только необычайному цвету его глаз, но и их выражению. Они у него были, с одной стороны, детскими, чистыми и ясными, но с другой – такими глубокими, какие только у очень старых людей и крайне редко бывают. Глаза эти, когда они на тебя смотрели, словно приглашали, притягивали, медленно увлекая в свою синюю глубину, но когда ты в нее погружался, тебе становилось… не то чтобы страшно, нет, скорее, радостно и легко… Но это как раз и пугало – начинало казаться, что если ты еще глубже в этой таинственной синеве утонешь, то уже не вернешься назад. Потому что тебе не захочется возвращаться…

Федор Федорович не дал ему утонуть.

– Давай мы, рыбак, так с тобой договоримся, – грустно сказал он, обращаясь к юноше. – Либо ты прекращаешь задавать свои дурацкие вопросы, либо мы попросим тебя уйти туда, откуда ты к нам пожаловал.

– Вы сами меня позвали, – напомнил молодой человек.

– Ну, как позвали, так и проводим… Тут собрались люди верующие, православные. А ты, рыбак или кто ты там, своими глупыми вопросами их смущаешь… И меня огорчаешь. Так тебе будет понятнее?

– Вы меня тоже огорчили, – ответил юноша.

– Я? Чем же?! – Федор Федорович, чтобы лучше выразить удивление, будто попытался раздвинуть свои глаза, и они действительно немного отъехали от переносицы.

– Вы так нехорошо говорили о латинянах. Вы их кривоверами называли. Но чем они хуже? Среди них много было и есть людей истинно верующих и даже святых. Вы их раскольниками считаете. Но я вас спрошу: когда ваза надвое раскололась, разве не две ее части будут расколоты?

– Приехали! – перебивая юношу, будто испуганно воскликнул Федор Федорович и несколько раз перекрестился.

– Вот-вот, – вздохнул молодой человек. – Неужели из-за одного этого движения руки и из-за того, как складывать или не складывать пальцы, можно осуждать и даже ненавидеть друг друга? Разве не сказал Он на прощание: по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою?

Федор Федорович вновь как бы сдвинул глаза; они у него сверкнули и, повернувшись к Кириллу Константиновичу и к нему обращаясь, узколицый произнес, тихим голосом, но четко, чтобы другие смогли услышать:

– Обратите внимание: он Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божьего, по имени боится назвать!

– Так вы сами Его этим именем ни разу при мне не назвали, – заявил юноша. – Все о каком-то православии толкуете. Он разве когда-нибудь о православии говорил?

Федор Федорович вновь сверкнул глазами. И это повторное сверкание, похоже, напугало вальяжного Кирилла Константиновича. Глаза у того забегали и он шепотом спросил узколицего:

– Вам не кажется, что он… ну, не в себе он?

– Он здоровее нас с вами, – еще четче выговаривая слова, отвечал Федор Федорович. – Он провокатор – ясное дело. А вот какого окраса, я пока не понял… Католики и лютеране – люди церковные и так нагло себя не ведут. Он либо раскольник, причем безпоповец… Либо какой-то сектант… Либо из тех атеистов, которые не хуже нас с вами знают Святые Евангелия и богохульствуют, из них передергивая… Такие тоже теперь развелись среди нынешней молодежи… особенно жидовствующей…