Беспамятство

В конце пыточного пути замаячила деревенька с единственной улицей без названия, отмеченной столбами без электрических проводов. Частью уже наклонившиеся, подгнившие, они были похожи на заранее заготовленные для жителей виселицы и навевали нехорошие мысли. По краям улицы, ближе к жилью, пролегала широкая обочина, заросшая травой, по ней вилась тропинка, теперь уже мало заметная за недостатком ходоков. Посередине горбатилась глубокая глинистая колея, и редкие машины старались объезжать её по обочинам, потому и трава здесь была неопрятная, перемазанная подсыхающей землей. Вдоль дороги с каждой стороны, в линеечку, стояло по дюжине старых пятистенок. Из них только несколько домов выглядели относительно ухоженными - их купили для летнего отдыха почти задаром небогатые дачники из столицы ещё в советские времена. Другие - приобретены позже не для жилья, а из-за временной дешевизны земли, которая обязательно подорожает, когда в стокилометровой зоне всё расхватают и рвущаяся вширь Москва придвинется ближе, - эти дома стояли немые и безглазые. Часть строений оказалась просто брошенной на произвол судьбы - старики вымерли, молодежь, если и была, ушла в город. В палисадниках не видно привычных цветов. Правда, и мусора, который так уродует сельские пейзажи России, под заборами гоже не встретишь. Обычно у нас норовят сделать свалку прямо возле жилища или отступя, но ненамного. Только нс зря начало Филькину, по слухам, положил немец. Иначе трудно объяснить, почему в деревне, где живут одни дряхлые старухи, так чисто, а мусор они по многолетней привычке, взятой у родителей, закапывают в глубокие ямы под огородами. С одной стороны — гигиена, с другой - гниющие останки отлично согревают почву для растений, что в средней полосе, где погода теплом балует редко, нс последнее дело.

Отсутствие мусорных куч, пожалуй, единственное, что радовало глаз приезжего человека, оказавшегося в глухом углу, в стороне от цивилизации. Возле крайней избы, на хлипком, готовом в любую минуту упасть одноногом столике ещё стояла пыльная трехлитровая банка, прежде наполненная водой для путников. Нынче ни воды, ни алюминиевой кружки - её сперли сдатчики металлолома.

Оставленные хозяевами дома и эта банка, свидетельница иных времён, когда в деревне жили по заведенному предками порядку, произвели на Лялю гнетущее впечатление. Теперь все свободны поступать как хочется. Но чтобы хотеть, надо знать чего. А ничего эти последние филькенские могикане, лишенные смысла и стержня существования, не знают и нс хотят. Доживают век в недоумении и слабой надежде на непонятные перемены, которые придут откуда- то со стороны, потому что изнутри уже ничего не изменишь - кончилось старое время.

Многие деревни Нечерноземья, где сельское хозяйство не даст больших, а тем более быстрых доходов и всегда было скорее натуральным, для собственного прокорма, потихоньку исчезают с административных карт. Видно, и Филькину истаивать уже недолго. «Как же можно так забыть срединную Россию? - глядя на признаки запустения, с горечью думала Ляля. - Никаких денег нс жалко, чтобы её поднять, иначе себя потеряем. Видно, девяностые годы напугали власть пустой казной больше, чем народ - народ у нас бывалый и терпеливый. Теперь федеральные закрома будут пухнуть, пока не взорвутся, но людям, которые эти богатства создали, не дадут ни копейки. И всё сгинет. А ведь пока ещё есть возможность спасти. Но нс хватает ума и политической воли. Москва раздулась от денег, как клоп, но Москва - нс Россия, это ещё Кутузов сказал».

Ляля поняла, что мать, живя больше двадцати лет в столице, плохо представляла, куда её посылает. Надежда и сама обнаружила бы тут мало знакомого. Дом Чеботарёвых стоял несколько на отшибе из-за того, что два соседних сгорели и, видимо, давно - фундаменты щедро заросли крапивой. Жилище предков, похожее на потерявшее форму, брошенное птичье гнездо, неожиданно вызвало у Ольги щемящую жалость. Отовсюду торчали какие-то палки, ветки, лохматились ошмётки рубероида, крыша бугрилась прижившимся мхом и даже чахлым деревцем, темнели пятна неряшливых заплат. Ступеньки крыльца прогнили и нс просыхали от дождя до дождя.

Но снаружи оказалось даже лучше, чем внутри, где в кислом запустении валялось лишь неисчислимое количество порожних поллитровок. Что из вещей или мебели нс успели пропить хозяева, вынесли соседи или воры. Впрочем, между этими двумя категориями деревенских жителей вполне можно поставить знак равенства. Тут привыкли таскать друг у друга, что плохо лежит, а если хозяева отсутствовали зиму - забирали и то, что лежало хорошо и даже казалось надежно припрятанным. Воровали, конечно, пьянчужки, забывшие Бога и совесть, а таких, почитай, вся деревня, так сверх того еще из Фимы зимой являлись любители поживиться и, шныряя свежим глазом по нищим избам, порой что и выискивали. Главное - собрать на бутылку.