Беспечность волхвов. Часть 2

Леонид Михайлович печально вздохнул:

— И так всегда, кому бы не начинал рассказывать, все смотрят на меня, как на идиота. Даже близкие друзья снисходительно опускают глаза. А уж про Виталия и говорить нечего, тот сразу на дыбы встает. Хотя… Нет, не все. Этот же француз, похоже, понял о чем я пытался толковать, иначе на кой хрен ему нужно было мне грант организовывать. Как же его звали. Жак? Поль? Не помню. Тогда казалось, что он просто выпендривается. А теперь эта слежка. Оказывается это неприятно, когда за тобой следят, и ты об этом знаешь. Неуютно как-то, не комфортно. И вот, что они собираются у меня на этот раз-то стянуть? Дурачье. Я и так все готов отдать. Мне не привыкать. Не в первый раз. Было уже такое и не однократно. Разжевываешь, разжевываешь кому-нибудь остолопу по производственной необходимостью смысл чертежика нарисованного на клочке бумаги. Вроде бы и вещь тривиальная и очевидная, а доходит до него с трудом и не сразу. А через некоторое время эти его открытые настежь глаза и дикий вопль — мужики, мне такая идея в голову пришла, это что-то. И начинает всем втюхивать то, что ты ему рассказывал пару дней назад. А главное, он искренне верит, что придумал это все он сам, без чьей-то помощи. А иногда и втихаря идеи тискали. Ой, да наплевать. Главное, людям все это досталась и пригодилось. Нет, конечно, обидно будет, если нобелевская премия за твою идею не тебе, а кому-то левому достанется. Погоди-погоди. Ну, ты загнул, Леня. Нобелевская премия. С чем, с чем, а с самомнением у тебя все в порядке. Ладно, плевать.

Стоп. А если эти шпионы вовсе не за триггерной социализацией охотятся? Тогда зачем? За методикой генетической модификации? Может быть, может быть. Бушуев, тот газоанализатором интересовался. Тоже не плохой хлеб. Только опять промашечка у него вышла. Газоанализатор без тарировки просто железка. Ну и как они собирались все это выяснить с помощью видеокамеры? Непонятно. Ну, и чего у нас в сухом остатке? Сухой остаток, сухой остаток. А хрен его знает. Жизнь у нас в сухом остатке.

Богданов встал из-за стола и стал собираться домой.

На следующее день, войдя в свой кабинет, Леонид Михайлович первым делом посмотрел на стол туда, где оставил книгу Фабра. На столе книги не оказалось. Она снова стояла на полке. Богданова прошиб холодный пот. Он выбежал в коридор и, не откладывая дело в долгий ящик, условился с Суржиковым о встрече. Леонид Михайлович засовывал свой мобильник в карман, когда к нему подошла Тамара Михайловна с сигаретой в руке.

Традиционный утренний перекур проходил молча. Богданов с каменным лицом пускал табачный дым и предавался тягостным размышлениям:

— Брейнер не мог поставить книгу, он же во Франции. Значит у него здесь сообщники. Коган? Как же….Прилетел сюда ни свет ни зря и поставил книгу на полку? Это смешно. А если это не Брейнер? Тогда кто? Стоп. Книга Брейнера. Ерунда какая-то получается.

Размышления Богданова прервала Тамара Михайловна:

— Все-таки, ты редкостный охламон, Леонид Михайлович. Захожу в твой кабинет утром. На столе бардак. Паяльник, канифоль. Мусор какой-то, и антикварная книга рядом лежит. Букинистическая редкость.

Она сокрушенно пожала плечами:

— Не понимаю.

Богданов ошарашенно смотрел на коллегу, ожидая услышать продолжение ее рассказа:

— Так, значит, Тамара видела того, кто переставил книгу на полку.

Тамара Михайловна осуждающе молчала. Богданов не выдержал:

— Ну, и?…

Женщина недовольно передернула плечами:

— Что и?… Не ожидала от тебя такого.

Богданов нетерпеливо выдохнул:

— Кто-то еще заходил в мой кабинет?

— Откуда я знаю? Я поставила книгу на полку и пошла.

Богданов облегченно выпрямил спину. Тамара Михайловна оценила это по своему:

— Что? Стыдно стало? Тебе главное, чтобы никто не видел?

Поворот в судьбе