Бесплодные земли

Он осторожно, на ощупь пробирался по воспоминаниям, отыскивая это «что-то», как дряхлый старик пробирается через темную комнату. Все тогда преисполнилось внутренним светом. Все — даже пустые пакеты и пивные бутылки. Потом появились какие-то голоса… они пели в могучем хоре и рассказывали истории… тысячи голосов, перекрывавших друг друга и оттого невнятных.

— И лица, — пробормотал он вслух. Вспомнив о лицах, Джейк с опаской огляделся по сторонам. Никаких лиц. Груды битого кирпича оставались всего лишь грудами кирпича, сорняки — сорняками. Никаких лиц, и все же…

…и все-таки они были. Были. Тебе вовсе не померещилось.

Он сам в это верил. Он не мог уже ухватить сущность вспоминаемого, всю меру его безупречности и красоты, но он знал одно: то, что случилось, случилось на самом деле. Просто память о тех мгновениях, что предшествовали его долгому обмороку, была сродни фотографиям, сделанным в самый счастливый день жизни. Ты помнишь, каким он был, этот день, — пусть не все, но ведь что-то ты помнишь, — но фотографии все равно остаются какими-то невыразительными и безжизненными.

Джейк оглядел заброшенный пустырь — лиловые сумерки уходящего дня уже подкрадывались, затеняя свет, — и подумал: Я хочу, чтобы все вернулось. Господи, как я хочу, чтобы все вернулось таким, как было.

И тут он увидел розу. Она росла посреди небольшого участка багровой травы рядом с тем местом, где он упал. Сердце бешено заколотилось в груди. Джейк снова рванулся туда, не обращая внимания на боль, пронзавшую при каждом шаге больную ногу, и упал перед ней на колени, как истово верующий пред алтарем. Наклонился вперед, широко распахнув глаза.

Это же просто роза. Всего лишь роза. И трава…

Теперь Джейк увидел, что трава не багровая, нет. Травинки испачканы красным, но под этими подтеками цвет был нормальным. Зеленым. Приглядевшись получше, Джейк разглядел неподалеку еще одно пятно на траве — синего цвета. Справа, на листьях репейника, пестрели брызги красной и желтой краски. Пустые банки из-под краски нашлись сразу же за кустами репейника, сваленные в небольшую кучу. На этикетках стояло название фирмы. «Glidden Spred Satin».

Вот так вот. Всего лишь пятна краски. А тогда у тебя в голове все смешалось, вот тебе и привиделось…

Ерунда.

Он знал, что он видел тогда и что видит сейчас.

— Маскировка, — сказал он вслух. — Все это было здесь. Все-все. И… оно здесь по-прежнему.

Теперь, когда в голове у него прояснилось, он снова почувствовал эту спокойную, гармоничную силу, что исходила здесь отовсюду. Хор голосов продолжал звучать по-прежнему мелодично, только теперь как-то смутно, словно бы издалека. Вглядевшись в кучу битого кирпича и остатков старой штукатурки, Джейк увидел едва различимое лицо, в ней сокрытое. Лицо женщины со шрамом на лбу.

— Элли? — спросил он шепотом. — Вас зовут Элли, правда?

Ответа не было. Лицо исчезло. Осталась одна неприглядная куча штукатурки и кирпича.

Джейк опять посмотрел на розу и увидел теперь, что она не темно-красного цвета, что живет в самой сердцевине пылающей печи, а бледно-розового, словно присыпанного пылью. Очень красивая, но все-таки не совершенная. Кое-где лепестки пожухли и свернулись — их омертвевшие края побурели. Роза эта была не такая, какими обычно торгуют в цветочных лавках. Те выращивают специально, эта же была дикой.

— Ты очень красивая, — сказал он и протянул руку, чтобы снова ее коснуться.

И хотя не было ветра, роза склонилась навстречу его руке. Джейк лишь на мгновение прикоснулся к ее лепесткам — гладким, бархатистым и таким дивно живым, — и хор призрачных голосов стал будто громче.

— Тебе плохо, роза?

Ответа, конечно, он не получил. Едва он убрал руку, роза, склонившаяся к нему, снова качнулась и встала на прежнее место — посреди залитой краской сорной травы в своем тихом, забытом великолепии.

Разве розы сейчас цветут? — удивился Джейк. — Вроде бы еще рано. Впрочем, разве что дикие розы? Но почему эта дикая роза выросла на пустыре? И почему только одна? Почему нет других?

Он так и стоял на четвереньках, завороженно глядя на розу, пока вдруг не сообразил, что может стоять так до самого вечера (если вообще не всю жизнь) и все равно не приблизится ни на йоту к разгадке тайны, в ней заключенной. В какой-то миг он увидел ее настоящую, как и все остальное на этой заброшенной, замусоренной площадке, — увидел ее без маски, без обманчивых покровов. Ему очень хотелось увидеть ее такой снова, но одного желания было мало.

Пора возвращаться домой.