Мама сидела в своем кресле-качалке. Увидев Джейка, она поднялась — поднялась,
— У тебя
— Я гулял, — сказал он.
Папа, теряя терпение, грубо его встряхнул. К такому Джейк не был готов. Он пошатнулся и тяжело наступил на поврежденную ногу. Ее снова пронзила боль, и Джейк вдруг взбесился. Отец ведь так взъелся не потому, что Джейк без всякого объяснения смылся из школы, оставив на парте дурацкое сочинение, — он психует из-за того, что сынок набрался наглости и нарушил ко всем чертям его драгоценный «режим».
До этого времени Джейк испытывал по отношению к отцу только три чувства: смущение, страх и своего рода робкую, стыдливую любовь. Теперь же он понял, что чувств было пять, но последние два, до поры подавляемые, проявились лишь сейчас. Гнев. Отвращение. И к этим новым, весьма неприятным чувствам примешивалась неизбывная тоска по родному дому — по его настоящему дому. Это чувство сейчас захватило его целиком, затуманив все другие. Он смотрел на пылающие щеки отца, на его вздыбившийся «ежик», но ему представлялся пустырь за дощатым забором. Ему так хотелось вернуться туда, чтобы смотреть на розу и слушать хор призрачных голосов.
— Отпусти меня, — выдавил он.
— Что ты сказал? — Глаза отца широко распахнулись от изумления. Сегодня, заметил Джейк, глаза его были буквально налиты кровью. Похоже, хорошо приложился к своему волшебному порошку. Сейчас, наверное, не самое лучшее время с ним препираться, но неожиданно Джейк осознал, что он все равно пойдет на конфликт. Он не позволит отцу обращаться с собой, как с мышью, попавшей в зубы кота-садиста. Только не сегодня. И, быть может, уже никогда. Джейк вдруг понял простую вещь. Причина его раздражения и гнева проста: он не может
— Я сказал: отпусти меня, — повторил он. — Я ногу подвернул. Ты мне делаешь больно.
— Я тебе сейчас сделаю по-настоящему больно, если ты не…
Джейк как будто почувствовал внезапный прилив некой силы.
Он схватил руку, что сжимала его предплечье, и резко ее стряхнул. У папы челюсть отвисла.
— Я на тебя
Верхняя губа Чеймберза-старшего поползла вверх, обнажая безупречные зубы из лучшей металлокерамики. На две трети усмешка его состояла из изумления, но на одну треть — из ярости.
— Не смейте так со мной разговаривать, мистер… где, черт возьми, уважение к отцу?
— Даже не знаю. Наверное, я его потерял по дороге домой.
— Ты целый день где-то шлялся, без разрешения ушел, мать твою, а теперь стоишь тут и грубишь отцу…
— Прекратите! Вы оба! Немедленно прекратите! — воскликнула мама. Несмотря на громадную дозу транквилизатора, в ее голосе явственно слышались истеричные нотки. Казалось, она вот-вот расплачется.
Отец протянул было руку, собираясь опять схватить Джейка, но потом, кажется, передумал. Наверное, причиной тому послужила удивительная сила, с которой сын только минуту назад сбросил его — отца! — руку. Или причина была еще проще: взгляд Джейка.
— Я хочу знать, где ты был.
— Я сказал уже. Я гулял. И больше я вам
— Хрен моржовый! Сюда звонил ваш директор. И учитель французского
— Ты весь грязный, — заметила мама и спросила едва ли не робко: — Тебя не ограбили, Джонни? Тебя что, избили… ограбили?
— Никто его не ограбил, — проревел Элмер Чеймберз. — Ты что, не видишь, часы на нем.
— Но у него же кровь.
— Да все нормально, мам. Это я просто ударился.
— Но…
— Я иду спать. Я ужасно устал. Если вы все же хотите об этом поговорить, то давайте утром, о'кей? Завтра, быть может, у нас получится. Но сегодня мне просто нечего вам сказать.
Отец шагнул к нему, протянув руку.