Бесплодные земли

– В остатний раз дань в замок барона отправляли при моем прадедушке, – начал он. – Нагрузили шкурами повозку – твердой монеты к той поре, конешное дело, уж не водилось, и больше дать было нечего, – и отрядили с ней двадцать шесть душ. Дорога была дальняя – почитай, восемьдесят колес, – опасная, и в пути шестерых не стало. Половину перебили разбойники, что шли в город воевать, другая половина перемерла – кто от хворей, кто от бес-травы. Когда наконец добрались до замка, нашли там только грачей да дроздов и больше ни души. Стены оказались порушены, Государственный Двор зарос будыльем. В полях на западе опосля великого побоища все было белым-бело от костей и рыжо от ржавых доспехов, сказывал прадед, и устами павших в том бою, аки ветер восточный, выли да рыдали демоны. Деревню за замком спалили дотла, а под крепостными стенами красовалось еще с тыщу черепов. Наши оставили свое богатое приношение, шкуры, у разбитых ворот (ибо никто не пожелал ступить в сию обитель призраков и стонущих голосов) и отправились восвояси. В дороге они потеряли еще десятерых, и из двадцати шести пустившихся в путь воротился всего десяток, среди прочих мой прадед… да только угораздило его подцепить в дороге лишай, и лишай тот не сходил с шеи и груди прадеда до самой его смерти. Лучевица – так, по крайности, сказывали. С той поры, стрелок, никто не покидал поселка. Жили сами по себе.

Они мало-помалу привыкли к набегам луней, продолжал Сай надтреснутым, но певучим голосом. Выставляли дозоры; завидев приближающийся отряд верховых (всадники почти всегда ехали по Великой Дороге на юго-восток, по ходу Луча, на нескончаемую войну, бушевавшую в Ладе), поселковые прятались в большое убежище, вырытое ими под церковью. Мимоходом нанесенный поселку ущерб не восполнялся, дабы не возбуждать любопытства рыщущих по стране лиходеев. Впрочем, тем было не до того: с заброшенными за спину луками или боевыми топорами луни галопом проносились через Речную Переправу туда, где творились убийства.

– О какой войне ты говоришь? – спросил Роланд.

– Да, – подхватил Эдди, – и что насчет этого барабанного боя?

Близнецы вновь переглянулись – быстро, почти с суеверным страхом.

– О божьих барабанах мы знать ничего не знаем, – сказал Сай, – и ведать не ведаем. Теперь о городской войне…

Начиналась война как поход луней и изгоев против непрочного союза мастеровых и "мануфактурщиков", населявших город. Вместо того, чтобы позволить луням учинить грабеж и погром, сжечь лавки, а тех, кто уцелел, обречь на верную смерть, прогнав в Пустыню, горожане решили дать бой. И в течение нескольких лет успешно обороняли Лад от пылающих злобой, но плохо организованных банд налетчиков, которые пытались то ураганом пронестись по мосту и взять приступом городские ворота, то прорваться за стены Лада с лодок и барж.

– Городские пустили в ход старинное оружие, – сказал один из близнецов, – и, хоть оставалось их раз-два и обчелся, луни со своими луками, палицами да боевыми топорами супротив них не сдюжили.

– То есть горожане по ним стреляли? – спросил Эдди.

Один из альбиносов кивнул.

– Ага, стреляли, и не токмоиз пистолей. У их были машины, которые пускали зажигательные ядра на милю, а то и дальше. Рвались оные ядра не в пример мощней динамитного зелья. Разбойникам – они, надобно вам знать, нынче прозываются Седые – токмо одно и оставалось: отойти за реку и начать осаду. Так они и сделали.

В результате Лад стал последним укрепленным прибежищем в умирающем мире. К нему по одиночке и по двое стекались из окрестных деревень самые крепкие и смышленые. Вновь прибывшим приходилось доказывать свою сообразительность на деле; решающим испытанием становилось задание незаметно пробраться через лабиринт биваков и первые ряды осаждающих. К нейтральной полосе – мосту – почти все выходили безоружными, но тех, кому удавалось забраться так далеко, беспрепятственно пропускали в ворота. Если новобранец оказывался чересчур бестолков или откровенно дурковат, его, разумеется, вышвыривали вон; тем, кто владел каким-нибудь ремеслом или умением (или был достаточно башковит, чтобы его освоить), разрешали остаться. Особенно ценилась крестьянская сноровка – по преданию, все без исключения крупные парки Лада превратили в огороды. В отрезанном от сел и деревень городе вопрос стоял жестко: выращивать пищу здесь же или умереть от голода среди стеклянных башен и металлических аллей. Великие Пращуры исчезли, остались загадочные машины и бездействующие немые диковины, непригодные для еды.

Мало-помалу характер войны стал меняться. Равновесие сил сместилось в пользу осаждающих, Седых, прозванных так потому, что в среднем они были намного старше жителей города. Конечно, старели и горожане. Их все еще звали "Зрелыми", но в большинстве случаев зрелость давно миновала. В довершение всех бед они в конце концов то ли позабыли, как действует старинное оружие, то ли вывели его из строя постоянным употреблением.

– Небось, и то, и другое, – буркнул Роланд.