Бесплодные земли

Джейк вошел в класс и сел за свою парту в третьем ряду. Всего у них в классе было одиннадцать учеников. Джейку вспомнился прошлый сентябрь, первый учебный день – именуемый, разумеется, Ориентирующим, – когда мистер Харлей с гордостью им сообщил, что у них в Пайпере Самый-Высокий-Коэффициент-«Учитель к Ученику»-из-Всех-Лучших-Частных-Средних-Школ-на-Востоке, при этом он время от времени потрясал кулаком, как бы подчеркивая значимость именно этого обстоятельства. Правда, на Джейка сие откровение не произвело особенного впечатления, но он передал речь директора папе, полагая, что папа действительно «впечатлится». И Джейк не ошибся.

Он открыл свою школьную сумку, осторожно достал голубую папку с экзаменационным сочинением и положил ее на парту, собираясь еще раз проверить ошибки, но тут его взгляд случайно упал на дверь слева. Он, разумеется, знал, что ведет она в гардероб, и сегодня ее закрыли, потому что на улице – семьдесят по Фаренгейту и вряд ли кто-нибудь из учеников придет в пальто или плаще. За дверью нет ничего, только ряд медных крючков на стене и длинный резиновый коврик для обуви на полу, и еще в дальнем углу несколько ящиков с канцелярскими принадлежностями – мел, тетради для письменных экзаменационных работ и тому подобное.

Ничего интересного.

Но Джейк все равно поднялся из-за парты – папка с его сочинением так и осталась лежать нераскрытой – и подошел к двери. Он слышал, как шепчутся между собой одноклассники, слышал шелест страниц, это они проверяли свои сочинения на предмет неправильной постановки определения или корявой фразы, которые могли оказаться решающими, но все эти звуки доносились как будто издалека.

Все внимание его захватила дверь.

В течение последних дней десяти, когда голоса у него в голове стали громче, двери стали оказывать на него пленяющее, гипнотическое воздействие… любые двери. Только за последнюю неделю он открыл и закрыл дверь между своей спальней и коридором верхнего этажа, наверное, раз пятьсот, а между спальней и ванной – не меньше тысячи. И каждый раз, когда он брался за дверную ручку, у него перехватывало дыхание, надежда и предвкушение теснились в груди, как будто решение его проблемы скрывалось за этой… или за этой дверью, и он обязательно его найдет… рано или поздно. Но каждый раз дверь открывалась в обычную ванную, в коридор, или на улицу, или куда-то еще.

В прошлый четверг он вернулся домой из школы, бросился на кровать и заснул… сон, похоже, остался последним его пристанищем. Не считая того обстоятельства, что когда он проснулся три четверти часа спустя, он не лежал, где заснул, в кровати, а стоял у стены рядом с книжным шкафом и сосредоточенно рисовал на обоях дверь. Хорошо еще – часть своего «произведения».

Вот и сейчас, подойдя к двери в гардероб, он снова почувствовал этот наплыв надежды, от которого у него кружилась голова и перехватывало дыхание… убежденность, что дверь распахнется не в темную раздевалку, где нет ничего, кроме стойких запахов зимы: фланели, резины и влажного меха, – а в какой-то другой мир, где он снова сможет стать целым. Горячий, головокружительный свет ляжет на пол классной комнаты расширяющимся треугольным клином, и он увидит там птиц, кружащих в бледно голубом небе цвета (его глаз) старых линялых джинсов. Ветер пустыни взъерошит ему волосы и высушит нервную испарину у него на лбу.

Он войдет в эту дверь и исцелится.

Повернув ручку, Джейк открыл дверь. Внутри была лишь темнота и ряд тускло мерцающих медных крючков на стене. Чья-то забытая варежка одиноко лежала у стопки тетрадей для экзаменационных работ.

Сердце Джейка упало, и внезапно ему захотелось спрятаться в этой темной комнате с ее горькими запахами зимы и меловой пыли – потрогать варежку, пристроиться где-нибудь в уголке под медными крючками на резиновом коврике, куда зимой ставят обувь, и сидеть там, засунув в рот большой палец и подтянув колени к груди… закрыть глаза и… и…

Он сумел себя перебороть.

Такая заманчивая была мысль… облегчение от этой мысли. Это будет конец его страхам, смятению и неуверенности. От последнего Джейк страдал больше всего – его донимало настойчивое ощущение, что вся его жизнь превратилась в этакий лабиринт из кривых зеркал.

Но у Джейка Чемберса был сильный характер… как был он у Эдди и у Сюзанны… внутренний несгибаемый стержень, который налился теперь мрачным голубоватым светом, точно маяк во тьме. Он не сдастся так просто. Быть может, в конце он сойдет с ума, но бороться будет до последнего. Он не позволит безумию себя одолеть.

«Никогда! – в ярости думал он. – Никогда! Ни…»

– Я смотрю, ты там в гардеробе увлекся инвентаризацией, Джон, школьное имущество надо, конечно, беречь, но, может, ты все-таки к нам вернешься, когда закончишь, – проговорила у него за спиной мисс Авери своим сухим, неизменно вежливым голосом.