Беспокойное наследство

— Да как вам сказать, Евген Макарыч… — вперед Степана откликнулся Титан — не без радости откликнулся, поскольку в душе его до сей секунды бушевала и вихрилась буря чувств. Мишка проклинал себя за нелюбознательность, из-за которой он, Мишка, сам в свое время не сообразил поинтересоваться, что за сокровище собрался Степан приобрести в канун выезда на заграничную гастроль. Знай он о Страдивари вовремя, разве он отдал бы Степана собственными руками Пивтораку?! Уж он бы сам помог Степану не упустить такой редчайший шанс к богатству — Степану и себе, понятно. И теперь, обнаружив, что «жирного борова» не задел Страдивари, Титан испытал почти ликующую легкость — легкость и одновременно злорадство и превосходство над невежей, который так часто унижал его, Мишку, и которого он побаивался, чего греха таить… «Еще наше не пропало», — подумал Мишка, и хитрые шестереночки и пружиночки его делового мозга пришли в движение. Шутка ли, скрипка Страдивари!

Евген Макарович Пивторак меж тем осведомился сочувственно и предупреждающе:

— А ты, Степочка, в полной ли, как сказать, уверенности, что скрипку столярничал этот… Страдивари? Не обмануться бы тебе, сынок, в дурнях бы не оказаться. Времена-то нынче у нас какие? Не только что скрипки-картиночки знаменитых живописцев подделывают за милую душу. Разных там Рафаэлей и даже, как говорится, Леонардов, — выказал Пивторак неожиданную эрудицию. — И ведь не отличишь. А?

— Точно Страдивари, — с лихой твердостью отвечал Степочка. — Эксперт смотрел. Хозяин-то раньше и понятия не имел. Я лично обнаружил. Он продавать ни в какую не хотел — отцовское наследство, то да се. Сантименты, сантименты, сантименты, господа! — вдруг продекламировал он. — Еле уговорил, Так что не бойтесь.

— А мне-то чего бояться-опасаться? Моя хата, как сказать, на бывшей окраине. Деньги-то твои и забота, милый, твоя. Только язык не распускай про нашу с тобой дружбу и любовь. Справедливо я высказываюсь, а, Мишенька?

— На полтораста процентов, — с готовностью подтвердил Титан.

Степану давно уже надоела вся эта дипломатия, и он поставил вопрос в лоб:

— Значит, купите у меня вещи, Евген Макарыч?

— Та-ак… — задумчиво протянул тот, размазывая пластмассовой соломинкой осевшие на дне бокала остатки пломбира. И непонятно было, слышал он Степана или продолжает внутренний диалог с самим собой. — Та-ак… Значит, как нынче пишется в прессе, Павлик ваш прошел нелегкий жизненный путь… Сам, как говорится, себя сделал… И вам, молодые мои товарищи, хочется, значит, чтобы приятель ваш вздохнул, наконец, полной, как сказать, грудной клеткой и обеспечил себе безбедное настоящее и будущее…

Степан с Мишкой переглянулись удивленно — вроде бы они ни о чем подобном не заикались! И Степану показалось вдруг, что директор базы не зря крутит соломинку, а хватается за нее, ища способа, как развязаться с ними, Степаном и Мишкой, чтобы не утонуть в ненужном ему деле. Чертов хитрюга, ведь не станет покупать барахло, определенно не станет, только время зря убили, травя с ним баланду!

Тут Евген Макарович тщательно обсосал обратный конец соломинки и сказал:

— Ладно. Так и быть, помогу вам, сынки, спустить барахлишко. Но надо мозгами раскинуть. Извилинами, как оказать, шевельнуть. Непростую, ой непростую задали вы мне задачку! — тяжело завздыхал он. — Нужна она мне, та задачка, как одному месту болячка. У меня их, задачек, своих полон рундучок. Лично Пивтораку, Степочка, сам небось соображаешь, ни на кой ляд не треба твой обоз. Стоит, следовательно, задача: найти любителя. Да не одного. Так я умозаключаю? Но раз Пивторак сказал — все! Мое слово — алмаз. Корунд. — Он оглядел воспрявших духом приятелей щелками-глазами, ну ничем не похожими на зеркало души. — Вот, молодые мои друзья-однополчане. А теперь — не смею вас больше задерживать. И так небось надоел вам болтливый старый хрен горше смерти. Не обижайтесь, ежели что не так сформулировал, — годы у меня не те, склероз проклятый замордовал, гипертония опять же с гипотонией. До вадзения. Очень приятно було з вами поразмовляты. — Он по очереди протянул собеседникам свою короткопалую, на вид такую мягкую лапу с выпуклыми, словно линзы, ухоженными ногтями.

Степан и Мишка пожали ее несколько растерянно. Теперь им не оставалось ничего, как, проделав обратный путь меж столиков и стульев, выбраться из душноватого шума кафе на улицу.

А Пивторак, вытащив из кармана блокнот и вечное перо, быстро подсчитал расходы, на память записывая все выпитое и съеденное. Потом он подозвал официантку и попросил:

— Подбей мои убытки, дочка. — Сверил поданный счет с итогом в своем блокноте: — Тютелька в тютельку! Отлично считаешь, душенька, — и он сунул ей в руку щедрые чаевые.

— Ой, мы на чай не берем, — испуганно сказала официантка и густо покраснела, но кулачок не разжала.