Беспокойное наследство

— Пижон, — сожалеюще сказал Павлик. — Не бойся, больше бить не буду. Садись, а то свалишься. — Он ногой придвинул к потерпевшему стул. — Только не капай гемоглобином…

Наконец Степан обрел дар речи:

— Ты это зря, Павлик, и ты, Миша, зря. Мы же только заскочили посмотреть на нее. Мы побились об этот… заклад. Миша говорит: наверняка это никакой не Страдивари, эрзац, держу пари. А я говорю — хорошо. Пойдем, убедишься…

Павлик словно не слышал. Он скинул плащ, аккуратно повесил на плечики в шкафу.

— Отправляйся-ка на кухню и принеси чайник холодной воды. Окажешь дружку первую помощь.

Титан сидел на стуле и дрожащей рукой прижимал платок к носу — платок быстро намокал темным. Когда Степан вернулся, Павлик сказал серьезно:

— Вы — решительные дилетанты и дураки. А я предпочитаю умных профессионалов. Теперь — ариведерчи. Эх вы, сыновья Паниковского от Шуры Балаганова!

Вот почему Степан, вопреки колоссальным усилиям, отбыл в заокеанское турне без скрипки великого кремонца.

Николай Николаевич Белецкий приехал в Москву вечером и остановился в заказанном номере гостиницы «Украина». Он предвкушал встречи с товарищами, но… судьба распорядилась так, что все его планы пошли прахом.

Утром, когда он, позавтракав в ресторане, поднялся к себе, чтобы надеть пальто и отправиться в город, его остановила дежурная по этажу:

— Товарищ Белецкий, если не ошибаюсь? А вам уже звонила дама… — Молодящаяся дежурная прищурилась кокетливо и лукаво.

Николай Николаевич почему-то смутился и неожиданно для себя ответил:

— Не судите по себе, мадам. — И тут же спохватился: до чего ж грубо, до чего ж глупо!..

Но было уже поздно — дежурная поджала губы и официально-ледяным тоном отчеканила, не поднимая глаз:

— Вам звонили из Министерства морского флота. Просили немедленно позвонить по этому номеру. — Она резко подвинула на край стола листок бумаги.

— Извините, — растерянно произнес Белецкий и повертел в руках бумажку, словно так легче было разгадать, что крылось за этим звонком. — Извините, — виновато повторил он и быстро зашагал к себе.

— Ключ! — вдогонку ему крикнула дежурная. — Вы же забыли ключ! — И про себя пробормотала: — Тоже мне, морской волк… Небось моря не видел… Бурбон!..

В своей комнате Николай Николаевич сразу же набрал номер и назвал себя.

— Одну минуту. — Девичий голос на том конце провода дрогнул. И почти сразу: — Говорите, пожалуйста, Николай Николаевич.

«Ого, знает меня по имени-отчеству! — еще больше удивился Белецкий. — Ребус, да и только!»

— Наконец-то вы объявились, товарищ Белецкий, — сказал звучный баритон, и за его сановной строгостью Николаю Николаевичу вдруг почудилось что-то мучительно знакомое, далекое, нет, не забытое, но осевшее в девонских глубинах памяти.

— Я ведь в отпуску.

— Знаю. Но, может быть, вы все-таки сумеете заехать ко мне?

— Прямо сейчас?

— Так точно. Комната шестьсот тридцать три. Лиферов Борис Андреевич.

— Хорошо. — Николай Николаевич положил трубку и пожал плечами. И вдруг его словно ударило током: «Борис Лиферов?! Не может быть!»

В смятении он выбежал из гостиницы и вскочил в такси. Всю дорогу ему казалось, что «Волга» еле ползет. Вбежав в монументальный министерский подъезд, Белецкий едва не сбил с ног плечистого моряка, тот чертыхнулся вслед. У лифта ожидало несколько человек, и Николай Николаевич помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. В глазах секретарши он прочел острое любопытство. Распахнув перед ним дверь кабинета, она доложила:

— Борис Андреевич! Товарищ Белецкий, — и задержалась на пороге.

Коренастый, совершенно седой человек в форменной тужурке вышел из-за стола навстречу.

— Ну, здравствуйте, товарищ Белецкий.

— Борька! Борька!

…Так они стояли, обнявшись, двое мужчин, крепкие, прокаленные многими огнями и ветрами, не в силах произнести ни слова, и, не стесняясь, плакали. А в дверях, комкая платочек, всхлипывала молоденькая секретарша…

В тот же вечер Белецкий переселился к Борису. Когда они приехали в просторную квартиру на Ленинградском проспекте, там все было готово для праздничной встречи.

Алевтина Дмитриевна, статная, с русой косой, уложенной короной, круглолицая, улыбчивая, торопила в прихожей:

— Заждалась вас.

Уселись за стол. Молча, словно осваиваясь друг с другом, выпили первую рюмку. Белецкий не выдержал:

— Не могу прийти в себя! Борька, неужто и правда это ты? Может, все это сон?

— Явь, — сдержанно улыбнулся Лиферов.

— Но ведь я собственными глазами видел, как тебя накрыла мина. Собственными глазами! Я тогда со злости и с отчаянья не меньше десятка фрицев уложил.

— Значит, моя смерть принесла пользу, — серьезно сказал Лиферов. — А я живой. Обидно? — И он рассмеялся.

На секунду перед Белецким ожил прежний Борька Лиферов — неразлучный его корешок, балагур, живчик, весельчак. Ожил — и исчез. Опять напротив Николая Николаевича сидел новый, совсем иной и в то же время тот же человек, дорогой друг, давно похороненный и оплаканный и вот внезапно воскресший.