Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством

Годы спустя я оказалась в зале, заполненном почти тысячей психиатров, многие из них были увлечены кормежкой. Бесплатной едой и напитками в больших количествах легко выманить докторов из их кабинетов. Журналисты часто пишут об августовской миграции психиатров, но в мае им присущ другой тип стайного поведения. В месяц, на который приходится пик самоубийств, пятнадцать тысяч врачей собираются на ежегодную встречу Американской психиатрической ассоциации. Я вместе с несколькими коллегами должна была выступить там с лекцией о новых достижениях в диагностике, патопсихологии и лечении маниакально-депрессивного психоза. Я, конечно, была рада, что мое собственное заболевание оказалось в центре внимания. Это были его «золотые годы». Но я также знала, что вскоре это почетное место неизбежно займет обсессивно-компульсивное расстройство, диссоциативное или, может быть, паническое. Или какое-то еще, которое попадет в тренд благодаря тому, что обещает научный прорыв, дает особенно яркие картинки на позитронно-эмиссионной томографии, оказалось в центре особенно скандального судебного дела или же его стали с большей готовностью покрывать страховые компании.

Я должна была рассказать о психологических и медицинских аспектах лечения литием и, как это часто делала, начала выступление цитатой «пациента с маниакально-депрессивным психозом». Я прочла ее так, будто автор – кто-то другой, хотя наблюдение было основано на моем собственном опыте.

Наконец поток вопросов иссяк. Мой психиатр взглянул на меня и уверенно сказал: «Маниакально-депрессивный психоз». Я была восхищена его прямотой. Я мысленно пожелала ему нашествия чумы и саранчи. В его глазах сияла тихая ярость. Я мягко улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Война только начиналась.

Эта горькая правда нашла благодарную аудиторию, потому что редкий психиатр не имел дела со скрытым (а то и очень явным) сопротивлением лечению со стороны пациентов с маниакально-депрессивным заболеванием. Моя последняя фраза: «Война только начиналась» – вызвала взрыв смеха. Но главная ирония была все же не в том, чтобы это сказать, а в том, чтобы это пережить. К сожалению, это сопротивление годами продолжается в жизнях десятков тысяч больных. Почти всегда оно приводит к рецидивам болезни, нередко завершается трагично. Спустя несколько лет я наблюдала эту борьбу в одном из своих пациентов. Он стал для меня самым болезненным напоминанием о том, какова цена упрямства.

В отделении экстренной помощи при Калифорнийском университете бурлила жизнь: сновали интерны, стажеры, студенты. Одновременно оно дышало болезнью и смертью. Люди двигались быстро, с той бойкой уверенностью, которую дают хорошее образование, интеллект и экстремальная ситуация. Несмотря на то, что меня вызвали в отделение по неприятному поводу – у моего пациента был острый приступ психоза, – вскоре я тоже была захвачена бодрящим темпом работы. Раздался душераздирающий вопль из одной из палат – крик ужаса и безумия. Я спустилась бегом по коридору: мимо медсестер, мимо врача, диктовавшего заметки в медицинскую карту, мимо хирурга-ординатора, склонившегося над справочником лекарственных средств с чашкой кофе в руке, стетоскопом на шее и гемостатом, прицепленным к короткому рукаву его зеленого халата.

Я распахнула двери палаты, из которой доносился крик, и мое сердце упало. Сперва я увидела знакомого психиатра, он сочувственно мне улыбнулся. Потом – своего пациента. Он был зафиксирован на каталке четырьмя ремнями. Тело было распростерто на каталке, колени и запястья в кожаных ремнях, дополнительный ремень через грудь. Мне стало не по себе. Несмотря на надежную фиксацию, я испугалась. Год назад этот самый пациент на сеансе психотерапии держал нож у моего горла. Тогда я позвонила в полицию, и его отправили на принудительное лечение в одно из закрытых отделений Института нейропсихиатрии при Калифорнийском университете. Семьдесят два часа спустя, милостью американской судебной системы, он был возвращен обратно в общество. И под мою опеку. Трое полицейских, которые стояли у каталки, держа руки на оружии, явно были уверены, что он представлял «угрозу для себя и окружающих». Даже если судья придерживался иного мнения.