Беспокойный возраст

Георгий Павлович медленно растягивал слова, как бы наслаждаясь душевными муками Максима и мстя ему за чьи-то хлопоты, за то, что кто-то сверху попытался вырвать его из числа молодых инженеров.

— Не ожидал, не ожидал, — сердито подытожил директор. — Ну что ж… Все ясно. Идите. Вы получите направление не в Ковыльную Степновской области, а в Министерство речного транспорта.

Максим подался всем туловищем к столу, протянул руки:

— Георгий Павлович, не хочу я в министерство! Дайте мне мою путевку, — запинаясь, торопливо стал он просить. — Я поеду в Степновск вместе с товарищами. Пожалуйста, прошу вас.

Директор удивленно взглянул на него, пожал плечами:

— Ничего не понимаю. То вы не хотите ехать, то проситесь… В чем дело?

— Это не я просил! — выкрикнул Максим. Он чуть не назвал, кто именно хлопотал за него, но нежелание выдавать отца, мать вовремя остановило его. Он сменил просительный тон на требовательный и добавил мрачно: — Прошу выдать путевку. Я сейчас пойду в комитет комсомола и подам заявление… Почему вы, не спрашивая моего желания, не побеседовав со мной, распорядились не выдавать?

— Это еще что такое? — закричал директор. — Что это еще за требование? Ведь я не имею права теперь выдавать путевку, если есть такая бумажка. Сегодня получил ее из министерства. Вот, читайте.

Максим взял бумажку и пробежал ее глазами. В ней предписывалось: выпускника такого-то направить в распоряжение речного министерства. Коротко и ясно.

— Ну? Понятно? — спросил Георгий Павлович. — А теперь скажите, Страхов, как было дело? Кто так постарался за вас? Папа, мама или еще кто?

— Не знаю, — потупив глаза, солгал Максим. — Да это не так важно. Выдайте мне путевку. Вот и все.

Директор помолчал, снисходительно улыбнулся:

— Скрываете? Ладно. Конечно, в таких делах в первую очередь стараются добрые родители. Путевку я вам выдам, только я должен сначала сообщить о вашем протесте в министерство. Вы пойдите пока в комитет комсомола и сами рассейте это недоразумение. Через полчаса зайдите ко мне.

— Спасибо, — мрачно поблагодарил Максим и, круто повернувшись, так и не взглянув в глаза Георгию Павловичу, вышел.

Федор Ломакин сидел в пустой аудитории за маленьким преподавательским столиком и, сухо покашливая, делал отметки об откреплении отбывающих из института членов комсомола. Он окинул Максима презрительно-непримиримым взглядом.

— Ты это что же? Кх-м… — сразу набросился он на Максима, — Подаешь заявление, а сам окольными путями устраиваешься в Москве? Как это понимать? Мы считаем это двурушничеством, дезертирством с передовой линий комсомола!

Неизвестно, сколькими кличками смог бы еще наградить Ломакин Максима, если бы тот резко не остановил его, не крикнул:

— Хватит, Федя! Ты выслушай!

И более сбивчиво, чем у директора, но ничего не скрывая, Максим рассказал о хлопотах матери, о всей возне вокруг его персоны дома, не утаил и фамилии Аржанова.

— Ты понимаешь, Федя, — закончил он горячо, — мать я люблю. Мне ее жалко. И ты не вини. Для нее весь мир во мне, тут главный виновник — я. Смалодушничал, колебнулся, говорю откровенно. И сейчас для меня еще не все ясно. Но не думай, пожалуйста, что все это так просто. Тут много всяких причин. Ставьте на вид, как хотите, только дайте поскорее путевку…

И Максим встал, показывая этим, что никаких больше нравоучений он слушать не станет.

— Балда, вот что я тебе скажу, — все-таки обругал его Ломакин, жадно затягиваясь дымом толстой папиросы. — Поддался мелкобуржуазной стихии. Нет в тебе принципиальности, твердости. Кх-м… И тогда с этим Бражинским… Эти кутежи, ночные бдения. Избавился ли ты от всего этого? Гляди, Страхов, ты должен уйти из института без единого пятнышка. Ничего за пазухой не оставляй.

Слушая Ломакина, Максим думал: не рассказать ли о последней встрече с Бражинским, Юркой Колгановым и Аркадием, но вспомнил, чем все это кончилось, и, еще не отдавая себе отчета в степени новой виновности перед комсомольской организацией за участие в попойке, не желая связывать с этой компанией имя Бесхлебнова, решил пока молчать.

— Ладно, — повеселевшим голосом напутствовал его Ломакин, — пилить тебя на бюро мы больше не будем. Хорошо, что осознал ошибку и не увяз в обывательском болоте. Иди и получай путевку.

Георгий Павлович уже ожидал Максима, и не один — в кабинете сидели декан и заместитель по учебной части Валерий Николаевич Пшеницын, элегантно одетый, с изысканными манерами и бесстрастно-вежливым выражением на холодном, всегда тщательно выбритом лице. Они смотрели теперь на Максима более благожелательно.

— Ну-с, звонил я в министерство, — сказал Георгий Павлович. — Ответили: если выпускник настаивает, то они возражать не станут. Можете получить у Анны Михайловны путевку.

Директор протянул Максиму руку. И вслед за ним то же сделали Пшеницын и декан.

— А уж дома вы как-нибудь сами договоритесь, — добавил Георгий Павлович, усмехаясь. — Ходатаи, конечно, будут чувствовать себя не совсем удобно.

Максим не ответил. Пряча смущенный взгляд, он вышел.

Когда дверь за ним затворилась, Пшеницын проговорил: