Беспокойный возраст

Максим поднял голову. Лицо его оставалось насупленным, в глазах таились недоверие, неприязнь. Он заерзал на стуле, пригладил темно-русые непокорные кудри. Серафима Ивановна в эту минуту невольно залюбовалась им — молодое, чистое, бледноватое, как у большинства его сверстников, лицо, тонкие, почти девичьи брови, темносерые, еще ничем не замутненные глаза, пухлые с капризным изломом губы, непринужденное изящество в костюме (как хорошо стали одеваться молодые люди!). Не одна мать посчитала бы Максима завидным женихом для своей дочери, но Серафиму Ивановну что-то пугало, настораживало в этом, видимо избалованном, еще не утвердившемся в жизни человеке.

Максим наконец оправился от смущения, запинаясь и подыскивая слова, заговорил:

— Я, конечно, Серафима Ивановна, кое в чем… Извините… вел себя не так. Но я совсем не думал… Я сказал Лиде, что мы… ну что мы должны пожениться. Я бы и вам сказал… И своим окажу. — Максим продолжал вызывающе: — Я знаю, вы против того, чтобы мы сейчас поженились. Хотите, чтобы она окончила институт и так далее. А почему? Не все ли равно? Я уезжаю на работу и не знаю, когда вернусь. Лида остается в Москве. Что тут такого? Мы поженимся. Она будет жить у моих родных, пока я там устроюсь, пока она окончит институт.

— Но вы же еще не устроились. Почему же вы хотите, чтобы она жила у ваших родных? — Серафима Ивановна вновь заволновалась. — Ах, вы хотите оставить ее на попечении родителей? Тогда пусть лучше живет у нас. Мы-то уж как-нибудь ее обеспечим. Вы поженитесь, у Лиды будет ребенок. И ребенка вы хотите у своих оставить? — Лицо Серафимы Ивановны покраснело. — Мы так не рассуждали. Мы ни на кого не надеялись, не перекладывали ответственность за воспитание детей на других. Мы, как только поженились, сами начали устраивать свою семью, как ни трудно нам приходилось. Так не лучше ли вам, Максим Гордеевич, теперь же подумать об этом? Сначала устроиться, поступить на работу, подождать, пока Лида окончит институт, а потом уже и жениться. Да и время будет поразмыслить, хорошенько узнать друг друга, проверить, так ли крепко вы ее любите, Ведь вы не на один день или час сходитесь!

Максим был озадачен доводами Серафимы Ивановны. Логика их сначала представлялась ему неоспоримой, и он даже растерялся, готов был отступить, но тут же все в нем запротестовало.

— Серафима Ивановна, но ведь я люблю Лиду! — вскричал он. — И мне будет тяжело уехать, ничего не решив. Я не хочу ждать… вернее — мы…

Он встал, глядя на Серафиму Ивановну недоуменно и сердито. Все ее доводы казались ему бессердечными. «Обеспечить, взять ответственность…» — Эти слова были для него пустыми звуками. Ведь главное — это любовь, а остальное все — мишура.

Он и вслух сказал «мишура», это слово ему очень понравилось, но Серафима Ивановна в ответ только сожалеюще усмехнулась:

— Эх, Максим, как вы еще несерьезны…

— Серафима Ивановна, вы скажите: согласны ли вы отдать за меня Лиду теперь же? — настойчиво спросил Максим.

Серафима Ивановна подошла к нему, положила на его плечо руку, по-матерински ласково попросила:

— Я прошу вас, Максим, послушайтесь меня, повремените год. Пусть Лида окончит институт. Если вы действительно так любите ее, сделайте это для нее, для нас…

Максим исподлобья, враждебно взглянул на Серафиму Ивановну. Он все острее испытывал досаду на эту женщину, вставшую со своими старыми понятиями между ним и Лидией, как неприступная скала.

— Серафима Ивановна, — уже грубо заговорил он, терзая в руках шляпу, — позвольте нам самим решать, как поступить.

— Вы только не сердитесь на меня, — с сожалением сказала Серафима Ивановна. — Ведь я желаю вам добра. Как вы не хотите этого понять?

— Обычаи, приличия, — раздраженно заговорил Максим, — все это было в старое время, в буржуазном обществе, когда вы были порабощены, а в наше время мы не связаны никакими условностями или материальной зависимостью. Все, что вы говорите, Серафима Ивановна, это домостроевщина, — с ноткой превосходства убежденно заключил Максим. — Время сейчас другое. Наших чувств никто не должен связывать.

— Да, но у вас есть обязанности перед семьей… перед государством, да и перед детьми, которые у вас будут.

Максим усмехнулся:

— Тем более, Серафима Ивановна, надо не откладывать и теперь уже решать, как строить наше будущее. Вы хоть скажите, куда уехала Лида? Куда вы ее упрятали? — дерзко спросил он.

Серафима Ивановна покачала головой:

— Вот видите, Максим, вы все о своем. Вы видите во мне только отсталую женщину. Как вам не стыдно! Никуда я не упрятала Лиду. Она уехала сама и просила меня не говорить вам, куда.

Лицо Максима сразу изменилось, стало умоляюще-растерянным;

— Скажите, Серафима Ивановна, где Лида? Скажите, прошу вас.

Теперь глаза его смотрели жалобно. Серафима Ивановна покачала головой, и невольная улыбка тронула ее губы.

— Ну как же я могу сказать… Нарушить данное слово…

— Скажите, Серафима Ивановна, — молил Максим. Он даже протянул руки. — Пожалуйста. Должен же я знать, где она. Я не могу без нее, не могу, вы понимаете?