Беспощадная толерантность (сборник)

– Как угодно. А я вот еще выпью, – Матвеев со скрипом выдернул пробку из бутылочного горлышка. – Как раз на днях срочную работу сдал, потому-то тебя и в гости пригласил, если честно. У меня вроде как отпуск.

– Творческий? – пошутил Воронин. – Хочешь в соавторы набиться, книжку про мою кому написать?

– Не угадал, старина. Чего-чего, а работы у меня хватает. Школьную программу переделывать надо? Надо. А кто ее будет переделывать? Пушкин, что ли?

– Не понял, – озадаченно нахмурился Воронин. – Зачем программу переделывать?

– А как же?! А, ч-черт… – Матвеев поскреб подбородок. – Забываю, что у тебя кусок жизни напрочь выпал. Кстати, я сильно постарел за время, э-э, твоего отсутствия?

– Да нет… Похудел малость, солидный такой сделался… Ухоженный, если тебя такой термин не обижает.

– С какой стати? Тем более есть кому ухаживать. Я твои слова передам, между прочим. Хотя нет, сам передашь.

– Так что с программой-то? – напомнил Воронин.

– Не с программой, а с произведениями, входящими в курс программы по литературе. Ты, наверное, помнишь, как в твое время Пушкина переделывали? Ну, «Сказку о купце и его работнике Балде»?

– О попе.

– Что?

– О попе, говорю, сказка. Не о купце.

– А. Значит, я попутал. Ты попросту не застал, – понимающе кивнул Матвеев. – Ее переделали в сказку о купце, как оскорбляющую православную церковь. Нашли какие-то ранние варианты у Пушкина, там купец действовал вместо священнослужителя.

– То есть в программе теперь о купце? – поднял брови Воронин. Матвеев развел руками:

– Нет, в программе ее теперь уже и вовсе нету. Убрали. Ладно, не в этом дело, а то я тебя окончательно запутаю, а мы вообще-то о моей работе говорили, если помнишь. Так вот, я сейчас занимаюсь переработкой классических произведений и их переводов для школьной программы. Конечно, скучновато, но зато представляешь себе масштабы? Тиражи? Гонорары, в конце концов?

– Наверное, наваристо, – согласился Воронин. – А зачем перерабатывать-то? Опять у какой-то конфессии претензии? Кстати, что у нас нынче, государство-то светское или уже того, обратно церковь присоединили? А то я у врача в кабинете икону видел.

– Икону? – переспросил Матвеев с интересом. – У Игоря Петровича, да? Любопытно… В госучреждениях ведь не положено, либо уголок всех конфессий… Нет, Серега, государство у нас светское, и даже более чем. Ну да ты атеистом был, если им и остался, тебе по барабану. Видишь ли, после принятия федерального закона «О принципах толерантности» тут многое изменилось. Не сразу, конечно. Но тебе будет непривычно.

– То-то от меня телевизор и газеты в больнице прятали. Я уж думал, планету поработили роботы или Россию америкосы оккупировали…

– Да нет, это как раз обычная практика. Чтобы, так сказать, не травмировать случайно. Все же столько лет не получал информации. Перемен много. Потому мне тебя под расписку и выдали – вводить в реальность по старой дружбе.

– Восемь лет – разве это срок, – махнул рукой Воронин. – Я, допустим, выбыл в две тыщи четырнадцатом. Что изменилось на тот момент по сравнению с две тыщи шестым? Да ничего. Олимпийские игры пропустил бы, скажем. Обидно, но не смертельно. Кстати, на чемпионате мира по футболу кто выиграл?

– Бразильцы, суки. Наши серебро взяли, там серия пенальти была. А по поводу срока – а ты представь, что вырубился бы в восемьдесят восьмом, а очнулся в девяносто шестом. А? Сколько перемен всяких, башка бы кругом пошла. Союза нет, коммунистов нет, соцлагеря нет…

– Да, – признал Воронин, несколько встревожившись. Когда он ехал из больницы в машине Матвеева, ничего особенного не заметил… – Было бы круто. И что, все так плохо?! А при чем тут тогда толерантность?

– Да нет, что ты, – улыбнулся Матвеев. – Все как раз очень хорошо. Просто много перемен, как я уже сказал.

– Много перемен… – озадаченно повторил Воронин. – Слушай, а кто у нас президент-то нынче?

Матвеев назвал фамилию, вполне знакомую Воронину. В «его время» был такой активный политик, представитель так называемой «оппозиции», профессионально бегавший по несанкционированным митингам, чтобы получить свои пять суток, а потом честно освоить очередной грант как невиннопобиенный жутким тоталитарным режимом. В то, что он мог сделаться президентом, Воронин никогда не верил, как и девяносто процентов населения, пусть и не любившего тогдашнюю власть. Уж больно мерзок был. И вот поди ж ты… Хотя демократические выборы могут приносить разные сюрпризы. Вот и один из них, надо полагать. Или шутка?

– Гонишь, – на всякий случай усомнился Воронин. – Этого кудрявого болтуна?!

– Не гоню. И ты вообще потише, – Матвеев оглянулся, словно в кабинете находился еще кто-то, кроме них. Или боялся прослушки?! Да какая прослушка, фигня, это же не советское время… Чего он оглядывается?!

– Чего ты оглядываешься, Федор? – с интересом спросил Воронин.

– Да ничего… Давай-ка еще по одной, а то ты всего две рюмки выпил. Нельзя четное число.

Воронин пожал плечами, не став говорить, что сам-то Матвеев, получается, станет пить четвертую. Выпил, снова закусил лимончиком.