Беспощадная толерантность

— Ну, ты скажешь, — Иван осуждающе хмыкнул, а Жеря, поддерживая друга, смачно сплюнул на погибшую клумбу. — Они же выродки, каракатицы! Венеру свою просрали, а теперь хотят нашу Землю захватить.

Один из «каракатиц» вертелся неподалеку, не решаясь подойти к замусоренной площадке, пока там стояли люди. С веником и совком на высоких палках, в типичной одежде уборщика — зеленые штаны, зеленая блуза с серебряными светоотражающими вставками. Константину показалось, что это тот же самый дворник, которого он не раз видел у своего дома, с ним еще ходила маленькая дочка. Это было необычно: детей-венерианцев на Землю почти не привозили. Странно, что синему досталась такая большая территория. Впрочем, может, это был не он. Все они похожи: круглая синяя голова с темными глазами и слегка крючковатым клювом, бесформенное тело под мешковатой одеждой, толстые щупальца с обрубками пальцев-присосок.

— Выродки, — раздосадованно повторил Константин. Его раздражало, что он вроде как соглашается с недалеким Иваном.

— Завтра у нас совместная операция. Мы и… — Демыч помедлил, — еще несколько групп. Знакомиться не будем, это ни к чему.

— Меньше знаешь, крепче спишь! — оскалил желтые зубы Иван.

— Вроде того. Короче: они будут идти по набережной с собрания, а ребята их догонят и замесят. Мы, типа, будем ждать в засаде. Кто побежит — примем. Встретимся в шесть на проспекте Президента, там, где терминалы. Только, — Демыч ухмыльнулся, — не вздумайте ничего покупать, и вообще, близко не подходите, чтобы камеры не срисовали. Все ясно?

Константин летел домой, как на крыльях. Завтра, завтра у него будет шанс показать всем, кто здесь кто. Словно кадры кинохроники прокручивались перед глазами: толпа синих неспешно ковыляет по набережной, наперерез им выходит группа бойцов. Синие кидаются вперед, расталкивая людей, прорываются на свободу. Демыч медлит, колеблется; Жеря сплевывает: «Ох, блин!», — делает шаг назад. И все зависит только от него, Константина! Он — хладнокровен и бесстрашен; смотрит на венерианцев, оценивает расстояние, командует: «Вперед!» «Мы с тобой, Костян!» — орут рядом Иван и Жеря. «Если бы не ты…» — шепчет изумленный Демыч. Константин поднимает руку… руку… картинка дрогнула и поблекла. А с чем рука? Демыч ни слова не сказал, с чем приходить. Палка? Нож?

Нож, конечно! Подошел бы револьвер — чтобы меткими выстрелами уложить мерзавцев одного за другим на асфальте, а потом так вздохнуть, не обращая внимания на восхищенные взгляды… нет, лучше дунуть на дымок над дулом. Но и нож — хорошо. Подскочить к первому синему, не отшатываясь брезгливо от прелого, сладковатого запаха, и коротким замахом ткнуть под зеленую куртку. Рука сразу мокрая, горячая… а какая кровь-то у них? Может, и вовсе холодная, как у тараканов. Так, рука мокрая… и сразу — о-па! — поворот направо, широкий полукруг! Щупальце летит на мостовую! В глаз, в черный глаз! И повернуть! Константин даже тихонько взвизгнул, подпрыгивая на ходу от переполнявшего его адреналина. «Круто!» — с уважением и завистью бормочет Иван. «Я в тебе не ошибся», — Демыч. А что это с Демычем? Он… он на тротуаре, в луже крови, умирает. «Наклонись. Вот, в телефоне — пароли, адреса, явки. Ты теперь вместо меня, боец. Передай…» — Глаза закатились. «Я не подведу!» Все смотрят с уважением… только эта… Эта чертова старуха!..

В окне первого этажа, как всегда, тряслась знакомая квашня.

— Опять сидит! Ну, я тебе сейчас сделаю, — прошептал Константин, сжимая кулаки. Жаль, ножа нет! Ладно, ей и одного правой хватит. Хотя бить старуху, даже такую мерзкую — последнее дело. Даже если она — выродок.

Взлетев на первый этаж, Константин немного успокоился и решил, что просто осадит пучеглазую. «Какого черта следишь, старая дура?» Это ее напугает, будет хотя бы за занавеской прятаться.

Но просто ломиться в чужой дом — тоже не годится. Нужен какой-то повод. Озарение пришло внезапно: он подскочил к почтовым ящикам и потянул вверх дверцу с номером квартиры старухи. Быстро выловил из вороха рекламы плотный конверт.

Он едва успел нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась.

Оказывается, она не сидела у окна — стояла. И бить там было нечего, потому что от пучеглазого выродка осталось совсем мало: голова, плечи и грудь, стыдливо прикрытые неровно подшитой кофтой в цветочек. Еще — руки. Ниже груди был только пластиковый прозрачный контейнер, в котором ветвились трубки, мерцали светодиоды, что-то булькало в разного размера емкостях. Перемещалось все это на колесах с электроприводом.

— Чего тебе надо, придурок? — грубо спросила бабка у остолбеневшего Константина. — Чего ты все пялишься на меня? Тебе заняться нечем?

— Я… я… мне в ящик бросили ваше письмо, — заблеял тот, протягивая конверт. — Вот, принес… чтобы не потерялось.

— Письмо? Это вряд ли, — категорично заявила пучеглазая. — Счет или реклама. Писать мне некому. Ну, пошли, прочитаешь. Тяжело мелкий шрифт читать, руки дрожат.

Она развернулась и поехала в глубь квартиры. Константин двинулся следом, стараясь не смотреть на контейнер. Он чувствовал, как от жгучего стыда пылали уши.