Беспощадный рай

Закончив кататься по грязи и ругаться, я провожу несколько ужасных минут, гадая, что, черт возьми, я буду делать, если захочу «по-большому». Я не могу присесть, и тут нет туалетной бумаги. Плохо дело.

Меня отвлекает звук шарканья сверху.

— Берегись.

Это тот, кто бил меня.

Я молча сижу у стены, скрестив ноги набок, и смотрю на него снизу вверх. Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица и не сердиться. Мне не хочется вновь испытать на себе его навыки порки.

Он поднимает небольшой квадрат в решетке и опускает красное пластиковое ведро, прикрепленное к веревке.

Когда оно соприкасается с земляным полом темницы, мужчина дергает веревку и втягивает ее обратно. Закрывает решетку и уходит, не проронив больше ни слова.

Я подползаю к ведру. В нем нахожу две бутылки воды, аспирин, протеиновый батончик, банан и тонкое шерстяное одеяло. Упаковку детских салфеток, тюбик мази с антибиотиками и пару белых спортивных носков.

Я не настолько глупа или упряма, чтобы отказаться от этих подарков. Я понимаю, что мне нужно поддерживать энергию, поэтому съедаю батончик и банан, затем принимаю четыре таблетки аспирина и выпиваю бутылку воды. Морщась и стискивая зубы, я протираю свои израненные ноги детскими салфетками, затем наношу мазь.

Натянув носки, прислоняюсь к стене спиной.

Если я думала, что тюрьма хороша для серьезных размышлений, то дыра в земле в тысячу раз лучше. И все мои мысли продолжают возвращаться к Киллиану.

Вероятность того, что я, возможно, никогда больше его не увижу, гораздо более мучительна, чем боль в ногах.

Должно быть, я засыпаю, потому что резко просыпаюсь в полной темноте. Мгновение я пребываю в чистой, ослепляющей панике, потому что мне кажется, что я мертва. Но потом я чувствую запах сигаретного дыма и поднимаю глаза.

Кто-то сидит и курит в темноте надо мной.

Я молчу. Мне велено помалкивать, пока ко мне не обратятся — это может быть испытанием.

После, кажется, вечности, некто говорит:

— Ты молодец. Не плакала. Не просила. Обычно всегда плачут и умоляют. Даже мужчины.

Здесь кромешная тьма, так что я чувствую себя в безопасности, щелкая пальцами и скаля зубы. Но отвечаю мягких голосом:

— Спасибо.

Его голос падает на октаву.

— Мне понравилось, как ты кричишь.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

После еще одной долгой паузы он добавляет:

— С твоим отцом трудно связаться.

Вот дерьмо. Мой разум мчится со скоростью миллион миль в час, пытаясь найти что-то, что можно было бы ему предложить. Мне ясно дали понять, что с моим отцом еще не связались. Он еще не видел видео.

Похитители еще не получили денег или чего они там хотят.

И чем дольше они не смогут связаться с ним, тем дольше я буду гнить в этой дыре.

— Сейчас август. Он, наверное, на своей яхте.

Тишина. Мужчина курит и ждет.

— Каждый август он проводит три недели в плавании вокруг островов Хорватии. Яхта называется «Бомбардировщик».

Он насмешливо фыркает.

С этим с соглашусь. Мой отец далеко не романтик.

Я слышу скрип над собой, как будто мой похититель наклоняется вперед в своем кресле. Если он вообще в кресле. Может быть, болты в шее этого Франкенштейна издают такой шум.

— Хорошо. Если мы найдем эту папину яхту, ты сможешь вылезти из ямы. Если мы узнаем, что ты солгала, мы засыплем яму землей.

 И он оставляет меня наедине с темнотой и моим собственным растущим страхом.

Долгое время я ничего не слышу. Никто не приходит поговорить со мной. Я так голодна, что мой желудок начинает переваривать сам себя. Я допила вторую бутылку воды, но есть больше нечего.

Никого нет. В течение долгих часов. Может быть, нескольких дней. Я понятия не имею, сколько пробыла в этой темной дыре, знаю только, что ни одна детская подготовка мне не помогла.

Мне кажется, что меня так и оставят в этом полном одиночестве.

Я умру здесь, внизу. Умру с голоду. Нет, я умру от обезвоживания.

И никто никогда не найдет мое тело. Никто не знает, где я.

Киллиан. Я бы все отдала, чтобы увидеть его лицо в последний раз.

Именно эта мысль в конце концов заставляет меня сломаться и заплакать.

Я прислоняюсь к грязной стене, накинув на плечи тонкое одеяло, дрожу, как собака, и слезы текут по моему лицу. Я позволяю себя пострадать. Я выпустила все свои эмоции наружу. Всю боль и смятение, сожаление и отчаяние, разбитые надежды и потерянные мечты.

Я плачу по Макс и Фин, которые никогда не узнают, что же со мной случилось. Я плачу по жизни, которую могла бы прожить, по теплым летним ночам, великолепным зимним восходам и ужинам с друзьями, по которым я буду скучать. По всем годам, что ждали меня впереди.

Годам, которые я могла бы провести с мужчиной. Создать семью. Быть влюбленной.

Быть любимой.

Я плачу, пока слезы не заканчиваются. Пока не становлюсь опустошенной.

Затем вытираю лицо одеялом, тяжело выдыхаю и встаю. На пятки, потому что это единственный способ не упасть от боли. Я беру одну из пустых пластиковых бутылок из-под воды и принимаюсь насыпать горки для ног.

Потому что я не тряпка.

Я копаю минут пять, когда взрыв неподалеку не опрокидывает меня на задницу.