Беспризорник Кешка и его друзья

— Не заплатит — и не надо! На лекарство в городе заработаю, а может, и партизаны дадут.

— Один-то заплутаешься…

Птичка с темно-синим брюшком села на сук соседнего куста, повернула любопытную головку к людям, почистила о ствол клюв, вспорхнула и ступеньками стала подниматься в небо.

— Мы вдвоем с Лу, — доказывал Кешка. — Ему тоже нелегко живется, уши дерут каждый день, а есть дают мало. Я его сговорю.

— Смотри сам. Ты — вольна птица. Хошь — сюды, хошь — туды податься можешь. Боязно только, кабы не заплутался.

— А мы хозяйского коня возьмем и доедем, во как! А в городе отпустим, пусть идет к хозяину, — твердил свое подпасок.

— Да вы и ездить-то не мастаки.

— Ка-ак не мастаки? Я умею рысью и галопом. Лу тоже может.

— Справных коней хозяин в город увел, тревожится, кабы их партизаны не угнали. Остались Вулкан да Пират. Вулкан боевой конь. А я подожду наших… Покуда город не отобьют.

2

Как-то вечером Кешка решил наконец поговорить с Лу о побеге. Ребята сидели на скамейке в глухом углу хватовского фруктового сада.

— Он храбрый, говоришь? — с завистью расспрашивал Лу. Ему было досадно, что Кешка, а не он увидел партизана.

— Ну да! Сразу двух американцев поймал. Еще, говорил, поймает. Он сказал, что в отряде у них все такие. Подрастай, говорит, в партизаны возьмем, — и Кешка таинственно шепнул: — Давай удерем в город. За уши не будут драть. К мамке вернешься. Давай, а? Может, в городе к партизанам попадем. А не хочешь, я один удеру, все равно тут не останусь.

Лу молчал, опустив голову. По его смуглому лицу видно было, что он никак не может решиться. Своих родителей мальчик не знал. Его мать, молодая китаянка, двенадцать лет назад пришла к бедной русской женщине с двухмесячным ребенком, ища приюта. Та ее приняла, а вскоре китаянка заболела и умерла. Рабочая семья похоронила китаянку и усыновила черноголового мальчика, дав ему имя, которое произнесла в последнюю минуту умирающая мать, — Лу. Ребенок стал любимцем семьи, вырос среди рабочей детворы и по разговору не отличался от русских сверстников. Теперь из всей семьи остались в живых только двое — Лу да его названная мать, привязанные друг к другу крепкой любовью.

Хозяйка заимки три дня назад так ударила Лу по голове, что у него до вечера звенело в ушах. На Кешкино предложение бежать от Хватова он только тяжело вздохнул и потрогал распухшее ухо. По натуре Лу был кроток. Наказывали ли его хозяева, уставал ли он от непосильной работы, все эти батрацкие невзгоды Лу переживал молча.

— Ну давай удерем! — продолжал уговаривать Кешка друга. — Утром пораньше встанем, выведем Вулкана из конюшни, оседлаем и айда. К вечеру доедем. Давай, Леньча? Ну! Тебе слабо́, слабо́?

Лу упорно молчал и только болтал босыми ногами. Не мог он сказать «да». Согласишься, а потом уж отказаться нельзя. А сказать «нет» ему тоже не хотелось. «Как же я останусь один?» — с тоской думал мальчик. И вдруг сразу решил:

— Ладно, удерем! Только зачем конь?

— Правильно, молодец, Леньча. Не струсил. Тебя бы и партизан похвалил, сказал бы, что годишься и в солдаты и в матросы. Во как! Они храбрых любят. А то раздумывал, как девчонка. Зачем конь, говоришь? А как без коня? За день не дойдешь. А ночью волки съедят. А на коне нам наплевать на всех волков. Такого стрекача дадим, — восхищенно шептал Кешка, обрадованный согласием товарища. — Ты захвати хлеба или сухарей на дорогу. Набери в карманы и отнеси в дупло старого дуба, знаешь?

— И верно. В дупле никто не увидит, — тихо согласился Лу. — А когда побежим?

— Если хлеб сегодня добудешь, так на рассвете давай удирать. Хозяин должен сейчас уехать.

О, как хотелось Кешке скорей покинуть ненавистную заимку!

Еще долго перешептывались бы маленькие заговорщики, обсуждая задуманный побег, да сердитый мужской бас донесся с открытой веранды хозяйского дома, где горела керосиновая лампа:

— Эй, Кешка! Где ты?

Тот робко откликнулся:

— Я тут.

— Иди сюда, живо! — раздраженно приказал хозяин.

— Иду! Беги, Леньча, — шепнул Кешка, — а то он сюда придет. Да смотри, уговор дороже денег, — на рассвете бежим!

Через минуту, поправляя свою кумачовую рубаху и бронзовый крестик на груди, Кешка стоял на крыльце перед полным, но энергичным мужчиной лет сорока пяти, в рубахе поверх брюк, заправленных в хромовые сапоги. Это был Хватов-старший, приехавший проверить, как идут дела на заимке, и расспросить сестру, не слыхала ли она чего о партизанах.

— Коров плохо пасете со стариком! — отчитывал хозяин Кешку, прихлопывая волосатой рукой комара на блестящей лысине. — Все по осоке гоняете? Надо менять пастбища: сегодня здесь, завтра там. А то на траву скотина вышла, а молока мало.

Пастушонок молча глядел на ноги хозяина.

— Запрягай Бегуна, мне ехать надо, — распорядился Хватов и быстро пошел в дом.

Мальчик спрыгнул с крыльца, побежал на конюшню, запряг лошадь и вывел ее к воротам.

Хозяин окинул взглядом коня, сердито приказал Кешке снять с упряжки колокольцы, грузно уселся в коляску, отчего заскрипели мягкие рессоры, и выехал со двора. А Кешка побежал в избу, откуда визгливым голосом звала его сестра Хватова.