Беспризорники России

Отца пошли провожать всей семьёй, и Валерка представлял, глядя на свечу, отца с заплечным ранцем; мать сделала его из мешка. Он шёл с Нинкой на руках, рядом мать, а с другой стороны Вовка. Ему хотелось со стороны увидеть и себя. Не получалось. Может быть, потому, что рядом шагали провожающие семьи, одинокие молодые и пожилые призывники. Призывника можно определить с первого взгляда: у каждого вещмешок.

Семейные разговаривали, шутили. Некоторые, как отец, несли на руках детей. Одинокие курили, посматривали в чистое, безоблачное небо.

Приходилось уже слышать разговоры взрослых о том, как немецкие самолеты бомбили допризывников на сборных пунктах, в эшелонах:

– Не то что до фронту, а в вагоны не посадили. Налетели фашисты – разбомбили подчистую. И наши командиры куда смотрели?.. Много народа побило…

Надо бы сбегать на станцию посмотреть на погибших, разбитые эшелоны. Большие ребята ходили, но мать с Вовкой не позволила. А сейчас небо чистое, ни каких тебе самолётов, и люди идут не на станцию, шагают к цементному заводу, который взорван, и сюда немцы не полетят. Тогда он посматривал на окружающих, на юношу с гармошкой. Небольшого росточка, бритоголовый в сером распахнутом пиджаке, он придерживал гармошку, висевшую на ремне, левой рукой, в правой у него была авоська с небольшим узелком.

Гармонист был чуть повыше Ванька, и не поймёшь, – то ли провожает гармонист кого, то ли он идёт для увеселения какой-то компании. Внимание он привлёк гармошкой, блестевшей под солнечными лучами лысиной, а взрослые не обращали на него внимания. Каждый провожал своего родного или близкого.

Малыш следил за бритоголовым. Его тянуло к нему, как магнитом: «Если таких берут на фронт… Вот Колька с Ваньком тоже собирались на войну. Сухари начали сушить». Он случайно об этом узнал, когда они спорили, назначая время побега. Колька говорил, что лучше уходить утром. Мать на работе. Ванёк настаивал – ночью. Мать спит, а утром очень торопится, даже не будит их: «Ночью мы приходим на станцию Волынцево, садимся на товарняк до станции Дебальцево, с которой до фронта – рукой подать…»

Он почему-то решил, что немцы обязательно убьют близнецов. Бойцов обучают стрелять, гранаты, бутылки с горючей смесью бросать. И жалко стала братьев. Он взял и рассказал их матери. И никакого им фронта. Может, и этот бритоголовый, с гармошкой, самовольно уходит из дому. Идёт себе среди мужиков и идёт. Потом сядет в эшелон со всеми, сыграет на гармошке. Его и спрашивать не будут, есть повестка или нет. И в окопе ему никаких пулемётов и гранат не надо, будет себе играть на гармошке, у бойцов настроение подымать…

– Эх, жива бы была тётя Настя, никуда бы братья не ушли, – сказал Валерка вслух, глядя на свечу. – Ребята они добычливые…

– Ты что бормочешь? Почему не ешь? – спросила мать. – Не захворал?

Дотронулась ладонью до головы. Температура – нормальная, и она напомнила:

– Ешь.

Братья ушли, мать прибавила им по сухарю. Когда ребята прибились, старуха соседка отговаривала мать:

– Не приймай циххлопцив. Свойих обэрэгай. Бо война будэ довга…

– Какая бы она ни была, её надо пережить, – ответила мать.

– Та вжеж, от и я так думаю…

У старухи была большая семья: сыновья, две дочери. Все взрослые.

Перед приходом немцев сыновья получили повестки, а куда делись девушки, у других соседей оставались – догадки. Любопытные интересовались:

– Тётя Груша, куда поховала дивчат?

– Ото я вам так и ляпнула, куда. А нэмаэ – и всэ туточки. Грец зъйив!..

Заключительную фразу старуха произносила с раздражением. Отворачивалась от любопытствующего, уходила приговаривая:

– Отжэ люды, им треба знаты…

Но когда близнецы принесли кролика, а потом пробрались на «Казачий Пост» и притащили целое ведро каши, мать угостила старуху, баба Груша сказала:

– Ото ты правильно зробыла, из цих хлопцев будэ товк. Бо воны ще помогаты тэбэ будуть.

Мародёрам нечем было поживиться у бабы Груши. В квартире – шаром покати, хотя раньше чего там только не было.

– Баба Груша, куда добро тоже сплавила?

– От же люды, всэ знают, всэ бачут, а тут як пьяницы маскали продывылись. Мы ж хохлы. Зустричались з немцами, румынами, поляками… Та всих бачили, на всих надывылись. Та шо ж – и мы таки дурни, щоб свий скарб отдаваты нимцю. А дулю им! – Она свернула кукиш. – Отаку дулю!

Для всех оставалась загадкой: чем питается баба Груша?

Мародёры, врываясь к ней в квартиру, видели пустоту, стол, две табуретки, кровать, поверх тряпьё, и старуха сидит у окна с заклеенными бумажными крестами стёклами. Старуха же не обращала на вошедших ни малейшего внимания. Она разбирала нитки, пытаясь намотать их на клубок. Она рассказывала, как один румын забрал у неё вязальные крючки. Через два дня принёс их назад с хорошими нитками. Она думала, что он заставит её что-то связать, но румын достал из кармана губную гармошку. Сыграл какую-то мелодию, а потом уселся на табуретку и пел по-русски:

Мамалига, молоко,
Румыния далеко…

Когда зашёл ещё один мародёр, он взял у него несколько спичек и положил перед бабой Грушей: – Тебе, матка…