Беспризорники России

Не хватало у верующих времени, чтобы у каждого было чем защититься, не хватило жестокости, чтобы уничтожить предателей у границ, которые перед нападением врага зажгли костры у воинских расположений, складов с боеприпасами, горюче-смазочными материалами, у аэродромов. Фашисты не только использовали фактор неожиданного нападения. Они выбрали и время, когда с воздуха видны обозначенные цели. А «пролетарии всех стран» уже хлебнули славы победителей, и за два часа перед нападением им зачитали обращение – приказ самого фюрера: «Солдат! У тебя нет сердца, нервов, убей русского, убей советского!..» Убей – и всё тут… в первую очередь – русского. И легли в первую очередь невинные души людей в приграничных селах и городах, – русинов, белорусов… Убей!..» – И распростёртая, благословляющая длань фюрера. – Ты – зверь, скот, у тебя нет сердца, мозгов, нет детей, семьи, ты в броне!.. И советский пролетарий пятился, отступал, в отчаянии вспоминал, что оружие пролетариата – булыжник, хватал и бросал в стальное чудовище, швырял в небо, в бомбовозы…

– Ух, сколько же их! – шептал Вовка. – Смотри, они в развалинах залегают с пулемётами… и за теми, что на поле едут, вон сколько их показалось!.. А Казачий Пост горит, на главном доме крышу снесло… и никто не стреляет… А что, если немцы зайдут сюда?!

От этой мысли у ребят зашевелились на голове волосы: «А что, если зайдут?!» – Они посмотрели на приоткрытую ляду погреба.

– Наши не стреляют, – сказал Вовка, – они уже подошли к оврагу. А наши не стреляют… Раньше их к оврагу не подпускали. Вот, если сейчас врежут!..

Вовка вылез из-под корыта. А там, на поле, первая разношерстная цепь наступавших подошла к самому оврагу и начала скатываться, исчезать на глазах, словно в преисподнюю.

– Ты мне в нос свою «керосиновую» руку не пихай! – раздражённо заявил брат и отодвинулся от Валерки: Он нервничал, с Казачьего Поста не стреляли.

После того, как скрылась в овраге первая цепь наступавших, румыны прибавили резвости, что-то завопили, на поле среди румын взметнулись огненные фонтаны, – один, другой, откуда-то издалека прилетели приглушённые выстрелы орудий – и всё. На тех, которые упали после разрывов снарядов, никто из наступавших не обращал внимания. И цепи скатывались в овраг, и уже не цепи, а как чёрные муравьи, появились, перебравшись через овраг, на другой стороне. Так, врассыпную, они приближались к стенам старой Казачьей крепости.

– Ну, сейчас… ну, сейчас, – шептали братья, – так сыпанут, так ударят!..

Молчал Казачий Пост.

Немцы на своих мотоциклах с колясками стояли перед оврагом и эти, засевшие с пулемётами в полуразрушенном доме, тоже не стреляли.

И чтобы не думать о гибели защитников крепости, Валерка заговорил:

– А куда делись Ванёк с Колькой, как ты думаешь?.. Ушли, наверное, вместе с бойцами.

– Ушли, конечно, – сказал Вовка. – Есть хочется, аж в животе бурчит…

Лучше бы он не напоминал о еде. Сейчас и носа нельзя высунуть. Что ж дальше?.. Вовка отодвинул корыто. Они не видели, когда из погреба появились мать и баба Груша. Услышав скрип лады, затаились.

– Где же они? – мать зашлась в кашле.

– В хате, дэ ж йим где быть…

Кто-то из них пнул, или наткнулся на корыто. Братья хихикнули.

– Та тут же воны! – Груша приподняла за край корыто. – Ось дэ твойи хлопьята. Сховались под корыто, думають, что корыто спасет. Вот дурни.

Им рассказали о том, что видели. Баба Груша понаблюдала в щель: как бы оценила обстановку:

– Що ж воны поубывалы всех наших? Не може такого буты…

И как в подтверждение сказанного, за Казачьим Постом началась пальба.

– Вон куда наши ушли от этой страшной пушки, – заметил Вовка, – и близнецы с ними.

– Да, хлопцы Насти не должны загинуть, – отозвалась баба Груша – мы тож… зараз, и мы довжны податысь звидцы гэть. Во исты тут ничого, вси повмыраем… Если нас нэ вбьють, то завтра – уйдём.

В щели просачивались косые солнечные лучи, похожие на прямые сосновые дранки. Валерке казалось, что они и пахнут смолистым ароматом свежераспиленного дерева. Очень хотелось выйти на улицу, встать где-нибудь за стенкой, погреться на солнышке. А ещё – съесть краюшку тёплого хлеба, щедро политого постным маслом, чуть присоленного, с хрустящей корочкой.

Груша со вниманием разглядывала сквозь щели мотоциклы у полуразрушенного дома, людей, что стояли вдоль оврага, уменьшенные расстоянием фигуры вооружённых, в тёмно-зеленых шинелях солдат.

– Цэ нимцы, – сказала она, – нимцы… Треба уходить, бо воны тут будуть довго. Воны будуть пока вся европейская голытьба не займе крепость. Веры дитей – уходь!

– Куда я с ними? – мать развела руки, имея в виду нас троих.