Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

В этом путешествии я узнал эту страну, ее богатства и ее жизнь. Но вот настал 1919 год. Люди стали умирать с голоду, и ни у кого не стало хлеба. Мы тоже стали терпеть голод. Все хозяйство, которое было заведено за четыре года, мы стали продавать, потому что нужно было чем-нибудь питаться. В школу я не стал ходить. Голод стал истреблять всех, и не только людей, но даже домашних животных, начиная от коровы и кончая кошкой. Люди стали есть то, что они никогда и не думали есть: мясо ели собачье и кошачье, вместо хлеба стали есть землю и разную траву; из них я помню два сорта: лебеду и бересту. В таких условиях приходилось жить не только нам, но и всем крестьянам и городским людям.

Настал 1921 год. Голод не перестал. В это время мой папа захворал с голоду болезнью — цынгой. Так как я был самый старший, то мне надо было лечить папу и зарабатывать на питание для отца, сестры и брата. Трудно стало жить нам, а мне еще труднее. Сколько я ни бился и ни старался, вылечить отца мне не удалось. И вот в день 1 мая люди стали праздновать рабочий праздник; а у меня в этот день случилось несчастье. Отец мой, пролежавши два месяца, не мог дальше вытерпеть и умер 1 мая 1922 года. Мне тогда было 14 лет и мне пришлось его похоронить. При похоронах участвовали моя сестра и брат и еще знакомые.

По смерти отца осталось хозяйство — две лошади и корова; всем им нужно было дать есть и пить, но когда совсем не стало нисколько хлеба, мне пришлось продать одну лошадь, а потом и корову. Жизнь моя стала ужасно тяжела, я не знал, что делать и как мы трое будем жить. Но нашлись у нас добрые соседи, которые стали нам помогать. Сестра моя была младшая, и ее взяла одна знакомая учительница и увезла в город Киев. Мы остались только двое с братом; нам еще стало скучнее, чем было прежде. Доехала ли она или нет — неизвестно; я никакого известия не имею и до настоящего времени. Голод не переставал, кроме того, в народе стали распространяться тиф и холера. Эти два врага еще хуже стали губить людей. От тифа народ умирал целыми сотнями. Но больше всего умирали на вокзалах и по детским домам, по общежитиям, а о больнице и говорить нечего. Вначале я его страшно боялся, тифа, но потом так привык, что стал и сам ходить смотреть на умерших, нет ли кого знакомого. Но это не привело к доброму. Я захворал тифом; я не знаю, как я захворал и как меня привезли в больницу. По рассказу брата, меня привезли на санитарном автомобиле и положили. Моего брата забрали в детский дом, а всё хозяйство и имущество забрал отдел социального обеспечения и только дал квитанцию, что выдаст тогда, когда мне будет 16 лет.

Так расстроилась вся наша семья: отец помер, мать тоже, сестра уехала, бабушка и дедушка остались на родине, я лег в больницу, брат — в детский дом. Как брат жил без меня, не знаю. Я в больнице пришел в сознание спустя четыре недели, но ходить не мог, потому что от лежания у меня стали гнить бока, и сидеть не мог, потому что не было силы, и, кроме того, я страшно хотел есть, а паек был мал. Я время от времени с большим трудом поднимался и вспоминал прежнюю жизнь и все свои несчастные случаи, и заливался слезами и проклинал свою судьбу, а между тем на моих глазах люди помирали и на их места клали других. Ко мне часто приходил мой родной брат и приносил мне хлеба, хотя и он сам получал мало, но все-таки он уделял мне свою порцию. Спустя два месяца меня выписали из больницы и отправили в детский дом, в котором находился мой брат. Жизнь моя в детском доме была очень скверная. Кроме того, голод не переставал.

[2].)

Поезд был большой, всех детей было 800 человек. Этот отъезд меня утешил, потому что мы с братом едем в Киев, ближе к родине. Но затем настал день очень печальный — путь наш изменился: нам сообщили, что мы не поедем в Киев, а поедем на север, в Вологодскую губернию. Я думал, что я поеду на родину, а оказалось, наоборот, еще дальше уеду от родины, на далекий север.

Тут я опять вспомнил все свои несчастные случаи, которых я так много перенес, а между тем уже настала ночь. Мы оба с братом лежали на полках в вагоне и, глядя в окно на звездное небо, горько плакали; нам жалко было покидать этот город, в котором мы прожили 4 года спокойно и привыкли к нему и к его условиям. Ночь была лунная, в вагоне все спали, только мы с братом не спали, как вдруг сильный толчок нарушил ночную тишину; это прицепили паровоз, и он быстро помчал нас к северу. Перед нами замелькали огни, и мы, глядя на тысячи городских огней, прощались с городом Челябинском. На ходу поезда мы заснули. Утром нас разбудил воспитатель со звонком в руках; я поднялся на локтях и взглянул в окошко: передо мной были поля, и леса, и деревни. Все было покрыто белым снегом.