Бессердечная Аманда

Представьте себе, она несколько дней не разрешала мне даже прикоснуться к ребенку. Глядя на нее, можно было подумать, что он нуждается в защите от своего собственного отца. Она дошла до совершенно абсурдного заявления, будто случившееся – никакой не несчастный случай, а неизбежное следствие моего безразличия к ребенку, которое в свою очередь является частью моего равнодушия вообще. Я якобы абсолютно не испытываю интереса к собственному ребенку, мне скучно смотреть, как он играет, как он ест или спит; я даже, наверное, не знаю, какого цвета у него глаза. Такие обвинения врезаются в память навсегда. Она вдруг крикнула: ну, давай скажи, какого цвета у него глаза! Я ответил, что не потерплю, чтобы меня экзаменовали, как мальчишку. Она продолжала кричать: «Нет, скажи! Скажи!» – и я опять ушел из дому. Когда я вернулся, меня ожидало следующее оскорбление: воспитывать ребенка, говорила она, это больше чем просто кормить его до совершеннолетия. Но вот теперь она уже не знает, требовать от меня, чтобы я принимал большее участие в воспитании Себастьяна, или нет, потому что возникает опасность, что он вырастет таким же хладнокровным, равнодушным, духовно ущербным человеком, как я, – этого не пожелает своему ребенку ни одна нормальная мать.

Даю вам честное слово, что я мало чему так радовался в своей жизни, как рождению Себастьяна. Правда, мне хотелось дочку, но моего разочарования хватило на два-три дня, не больше. Вы можете спросить кого угодно, я как сумасшедший радовался малышу. Я часами пел ему, я кормил его – все мои рубахи были обслюнявлены и заляпаны шпинатом. В первое лето я затянул окно марлей, чтобы он мог спать у открытого окна. Его фотография стояла на моем столе в редакции, а после работы я иногда часами, до изнеможения, стоял в очереди за бананами.

Аманде всего этого, очевидно, было мало. Хоть она никогда этого и не требовала, но, по ее убеждению, я должен был быть главным ответственным лицом в деле воспитания ребенка, а я им не был.Я не считаю пережитком Средневековья требование, чтобы мать больше занималась ребенком, чем отец. Особенно если отец один несет бремя пропитания семьи. И поскольку в нашем случае это более чем очевидно, то Аманда выражала свои претензии на этот счет не открыто, а в зашифрованном виде. Например, когда мы находились в состоянии ссоры, у меня не было более надежного средства вернуть себе ее благосклонность, чем дополнительное внимание к Себастьяну. Часто я не мог позволить себе этого из-за отсутствия времени. Но существовала еще одна трудность, по поведу которой вы, возможно, презрительно сморщитесь, как это делала Аманда: я не умел с ним обращаться, я не знал, что с ним делать.

Не забывайте: речь идет о ребенке, которому сейчас два года. Чтоя должен был с ним делать? Какя должен был «заниматься» им? Я таскал его по комнате, подбрасывал его вверх, поднимал с пола все, что он непрерывно ронял, я цокал языком, крякал и улюлюкал, пока он наконец не растягивал губы в ленивой улыбке. Я сто раз показывал ему какие-нибудь манипуляции, которые он так и не мог повторить. Поймите меня правильно, я не жалуюсь, я просто хочу сказать, что проведенные с ним часы были далеко не самыми захватывающими в моей жизни. Все было бы иначе, если бы я «занимался» им, так сказать, в отключенном состоянии, без отдачи, как это могла делать Аманда. Я не такой человек. Если я сидел в комнате и читал газету и Себастьян начинал раздраженно хныкать в своем манеже, она, конечно, тут же появлялась на пороге и вопрошала, почему я не реагирую; если же я отвечал, что это только кажется, будто мне нет до него никакого дела, что я просто приучаю его самостоятельно развлекать себя, она брала несчастное, обиженное дитя на руки, целовала его в утешение, и первые признаки раздора были налицо. Я никогда не встречал женщину, которая способна была бы выразить на лице столько презрения.

Сейчас я понимаю, что мне будет страшно не хватать Себастьяна. Если у вас сложилось впечатление, будто вся наша жизнь состояла исключительно из раздоров и размолвок, то это оттого, что я, конечно же, выбираю преимущественно отрицательные моменты. Радужные воспоминания нам с вами едва ли могут помочь. Какой смысл в том, чтобы расписывать вам или судье приятные стороны нашей семейной жизни? Однако существует еще одна причина, по которой я опускаю идиллические картины, и понять ее постороннему человеку нелегко: я не хочувспоминать о них. Я не хочу лишних травм, поэтому печально-ностальгические ретроспективы мне ни к чему. Я должен избавляться от тоски, а не давать ей все новую и новую пишу.

Может, это была ошибка – то, что я так рьяно отстаивал свою свободу? Аманда не раз мне говорила, что я напрасно не ценю тепло, вошедшее в мою жизнь вместе с Себастьяном. Неужели я не понимаю, спрашивала она, что валяющиеся повсюду кубики, плюшевые мишки и клочья бумаги придают квартире своеобразный уют, которого ей раньше не хватало. Во время ссор она то грубила мне, то впадала в такой пафос, что я чувствовал себя как в театре.