Бессердечная Аманда

Я говорю: господин Хэтманн, нам, в сущности, нечего обсуждать. То, что Аманда желает жить со мной, — это наше с ней дело. То, что она уходит от вас, — это ваше с ней дело. О чем же нам говорить? Все так просто и ясно. Однако, вместо того чтобы согласиться со мной и избавить всех от унизительных разбирательств, Хэтманн начинает кричать. Он кричит, что предупреждает меня. Хорошо, это я как — нибудь переживу. Он кричит, что предаст скандал огласке, что пойдет к моему руководству и спросит, входит ли в обязанности корреспондента уводить жен у затравленных властями писателей. Вместо того чтобы решать с этими горе-корреспондентами все вопросы в прихожей, их из сочувствия наивно впускают в дом, желая хоть как-то облегчить им жизнь в этом чуждом для них мире; а они в знак благодарности тут же превращаются в грабителей. Что вы себе возомнили, кричит он, вы не охотник, и мы не в джунглях. Нет, дорогой, так просто вы от меня не уйдете!

Мне его жаль. Ах, было бы две Аманды — одна для него, другая для меня! Эта трусливая паршивка могла бы вылезти из своей норы и поддержать меня морально! Неужели это доставляет ей удовольствие — слушать, как мы истязаем друг друга? Он кричит: вы что же, решили увезти ее контрабандой на Запад? Я найду способ помешать вам. Чего он только не болтает в ярости. Я говорю: господин Хэтманн, поймите же вы, наконец, что я не могу приказывать Аманде. Чего вы ждете от меня? Что я схвачу ее за руку и приведу обратно к вам? Хорошего же вы мнения о ней!

Разразившись последним залпом, который тоже не принес ничего нового, он швыряет туфлю в угол и уходит. Я ложусь на диван в состоянии, близком к обмороку, и кричу ей, что она может выходить. Она не торопится. И вот я второй раз вижу ее заплаканное лицо. Но на этот раз я не в силах утешать ее, я сам нуждаюсь в утешении.

Мы обсуждаем, что нужно сделать в квартире, чтобы у Себастьяна была своя комната.

1 марта

Я не участвую в переезде. Я не могу расхаживать по квартире Хэтманна и спрашивать: этот стул брать или нет? Аманде, конечно, пригодились бы две лишние руки, но она милостиво освобождает меня от участия в этой операции. Нет, она просто понимает мое состояние и организует все сама. Я не знаю, что это за два парня, которые ей помогают. Я предполагаю, что это члены церковной группы сопротивления. Они приехали на грузовике, напоминающем экспонат музея автомобильного транспорта. Мы все вместе носим вещи с улицы наверх; их немного, в основном это хозяйство Себастьяна. Один из парней сначала изучает мои книги, а потом не может оторвать глаз от пластинки Стиви Уандера, и я дарю ее ему. Аманда шепчет мне на ухо: а второму? Я предлагаю и второму выбрать себе какую-нибудь пластинку. Тот добросовестно изучает весь ассортимент, прежде чем остановить свой выбор на «Временах года», рождественском подарке моих родителей. Потом мы все вместе едим сосиски с картофельным салатом, и меня заставляют рассказать о моих корреспондентских приключениях. Потом парни уходят. С начала всей процедуры не прошло и двух часов. Аманда живет со мной.

Мы сидим в комнате, заваленной вещами. С сегодняшнего дня это комната Себастьяна. Она говорит: это был кошмар. Он все это время молча сидел у стола. Проходить мимо него каждый раз было пыткой. А сейчас ей нужно в школу за Себастьяном, он еще не знает новый маршрут. #

10 марта

Невероятно, но я еще ни разу ничего не дарил Аманде. Если кто-то и делал ей подарки, так это Хэтманн, а мне время от времени разрешалось сыграть роль посыльного. У нее нет настольной лампы, и я еду в Западный Берлин, чтобы купить ей самую красивую лампу.

На границе служит один солдатик, который ко мне благоволит. К сожалению, он не каждый день на своем посту. Заметив мою машину в очереди перед шлагбаумом, он знаком подзывает меня вперед, к КПП. Не знаю, чем я заслужил его благосклонность. Мы вежливо приветствуем друг друга — «добрый день», «до свидания» — и еще ни разу не обменялись даже двумя-тремя словами личного характера. Каждый раз, когда мне нужно перевезти через границу что-нибудь запрещенное к ввозу или вывозу, я прежде убеждаюсь, что он на дежурстве, и, если его нет, откладываю свою попытку на другой раз. Я думаю, что он ничего бы не сказал, даже обнаружив в моем багажнике самые злобные листовки или прокламации. Да ему и в голову не пришло бы открыть багажник. Я не знаю его имени, но почему-то думаю, что его зовут Томас. Может, он тайно ненавидит свое правительство и считает каждое проявление вежливости ко мне своего рода маленьким актом сопротивления.