Бессердечная Аманда

Потом, лежа рядом с ней в постели, он спрашивал себя: было бы для него предпочтительней узнать о связи Луизы с мужчиной? Пожалуй, нет, но это не принесло облегчения — это все равно что сообщить пострадавшему от несчастного случая, что ему ампутируют не правую, а левую ногу. Луиза как ни в чем не бывало, с лесбийским равнодушием лежала рядом с ним и читала книгу. Это усилило его ярость, это казалось ему еще одним, дополнительным обманом. Он попытался представить себе ее лицо, если бы она застала его с мужчиной — мысль сама по себе невыносимая. Может, он сам во всем виноват? Может, причина заключается в том, что его любовные силы пошли на убыль, чего он сам, в отличие от нее, не замечал? Может, это все-таки его возраст? Нет-нет, так дело не пойдет; еще чего — чтобы жертва сама искала для преступника смягчающие его вину обстоятельства!

Тоном, даже ему самому показавшимся фальшивым, он наконец спросил ее, как они пообщались с Лили. Как всегда, ничего особенного, небрежно ответила Луиза, не осознавая чудовищности своих слов. Чем же они занимались все это время? Но она была увлечена чтением и явно хотела, чтобы он поскорее от нее отстал: Чем еще можно заниматься, когда нечего делать? Болтали. Бабские разговоры. Пили вино, курили. Разумеется, в окно — чтобы, не дай бог, не заругался строгий хозяин, если случайно войдет в комнату. И все? Она захлопнула книгу и посмотрела на него — с чего это он вдруг так заинтересовался тем, до чего ему никогда не было дела? Ну, хорошо: Лили все же рассталась с журналистом Хунзиккером, или он с ней; во всяком случае, они больше не встречаются; дочка Лили совершила свои первые шаги в мире эротики — с мальчишкой из параллельного класса; брат Лили в десятый раз подал документы на выезд и в десятый раз получил отказ. Ну что, интересно?

Время, отпущенное на взрыв эмоций, ушло, теперь ему оставалась лишь управляемая реакция. «И все?» — повторил он свой вопрос. «Какого черта?» — недоуменно уставилась она на него. Что ему от нее надо? Он что, записался в инквизиторы? Времени на колебания и раздумья не оставалось. Поскольку все равно надеяться на то, что Генриетта будет вечно хранить молчание, было глупо, он коротко и трезво рассказал историю с замочной скважиной. Я отчетливо вижу перед собой эту сцену в постели, но уже не могу воспроизвести слова; в моей памяти остались какие-то разрозненные фрагменты, которые не помогают, а, наоборот, только мешают реконструировать разговор.

Луиза расхохоталась (нервно? истерически? мелодраматически? — я уже никогда этого не узнаю, мне остается лишь заново решить это для себя). Расхохоталась, как будто услышала неприличнейший и в то же время остроумнейший анекдот. Во всяком случае, очень громко. Казалось, она смеется, чтобы выиграть время. Рудольф подавил в себе желание спросить ее: какую же ложь она приготовила ему на этот раз? Потому что это дало бы ей повод для оскорбленного молчания. Ее честолюбивый ум, подумал он, не позволит ей выдать какую-нибудь неправдоподобную чушь. И он не ошибся. Лили пригласили на свадьбу, сказала она наконец, а надеть ей нечего. Он же сам знает, что наряднее джинсов в ее гардеробе ничего нет. Денег у нее тоже не густо. Вот они и открыли шкаф и устроили демонстрацию мод. Лили перемеряла все ее тряпки и в конце концов выбрала светло-зеленое платье с розовыми рукавами.

Рудольф удивился, обнаружив, что уже почти не испытывает желания противоречить ей. Он вдруг почувствовал себя безучастным слушателем; волнение его пропало без следа. Его сменил не покой и облегчение, как этого можно было бы ожидать, а равнодушие. Раньше он, может быть, и поверил бы Луизе, но теперь он находился в том состоянии, когда никакая достоверность уже не может помочь. Он даже не стал спрашивать, зачем для этой «демонстрации мод» понадобилось раздеваться и ей. Он смотрел на нее, как на какое-то совершенно чужое существо, удивленно, словно на механическую куклу, которая вдруг начала двигаться, хотя ее никто не заводил.