Бессердечный (ЛП)

— Могу я одолжить твое зарядное устройство? — спрашиваю я, вытаскивая свой разрядившийся телефон из клатча. — Эта штука разряжается, когда батарея на тридцати семи процентах. Я давно собиралась зарядить его.

Он указывает на кухню, где я сразу же вижу знакомый белый шнур, подключенный к розетке. Если бы телефон мог зарядиться всего за двадцать минут, я могла бы заказать такси и благополучно отправиться домой.

Обернувшись, я вижу, что Ретт ушел. Понятия не имею, куда он делся. Может, отключился в какой-нибудь комнате, но я не собираюсь искать его. Прислонившись к столешнице, я намереваюсь зарядить телефон так быстро, как только могу, а затем свалить отсюда.

Нехорошо находиться здесь и притворяться, что я его не знаю. Чувствую себя мошенником, которого в любую секунду могут раскрыть, и что-то подсказывает мне, что лучше не испытывать гнев Ретта Карсона на себе.

В его глазах таится гнев, и чем дольше он смотрит на меня, тем больше мне кажется, что в них бушует огонь, дожидаясь возможности вырваться наружу.

Шарканье, раздающееся из коридора, подсказывает мне, что Ретт жив, здоров и не отключился в какой-то из комнат, но я не готова к тому, что вижу, когда он заходит.

Иисус, Мария и Иосиф...

Я стараюсь не смотреть на него, но не могу отвести взгляда. Физически не могу.

Он не человек, а греческий бог, высеченный из камня самим Микеланджело.

— Ты всегда ходишь без рубашки, когда незнакомки из баров отвозят тебя домой? — спрашиваю я, маскируя свое возбуждение сарказмом, не отрывая при этом от него глаз. На нем нет рубашки. Спортивные штаны с заниженной талией демонстрируют две точеные линии, указывающие на очень заметную выпуклость.

— Все время, — говорит он, усаживаясь в одно из своих кресел в гостиной. Он чешет затылок, ухмыляясь мне.

Он не похож на человека, чья невеста недавно умерла в результате трагической автомобильной катастрофы, но я заставляю себя воздержаться от осуждения, потому что очень мало знаю о ситуации, в которой он оказался, и, уверена, есть что-то еще.

К тому же, все переживают горе по-своему.

Отвернувшись, я проверяю телефон. Он по-прежнему заряжается, но экран черный. Он отказывается работать, в отличие от местечка у меня между ног.

— Тебе куда-нибудь нужно? — спрашивает он.

Кажется, сейчас он... не особо пьян. Может, он протрезвел после того, как мы покинули клуб «Прескотт», в его действиях появилось больше последовательности. Но я не могу не задаться вопросом, не заманил ли он меня сюда под ложным предлогом.

Думаю, теперь мы квиты.

Опираясь на мраморную столешницу, я думаю о брате и о том, сколько раз он, вероятно, стоял здесь, на этой самой кухне, болтая о всякой ерунде со своим лучшим другом. Я представляю их смеющимися, подшучивающими друг над другом. Треплющимися о женщинах, хоккее и обо всем остальном.

— Сегодня был долгий день, — говорю я честно, — поэтому просто хочу вернуться домой и лечь спать.

Он поднимается с кресла, направляясь ко мне и глядя своими холодными голубыми глазами. Он не хочет, чтобы я уходила, и по какой-то безумной причине я тоже хочу остаться. Или, может, мне просто любопытно, что произойдет, если я это сделаю.

Он интересный, этот Ретт.

В нем что-то есть. Хотела бы я, чтобы он достал это и выплеснул, чтобы я увидела, что внутри. Бьюсь об заклад, это было бы захватывающе.

— Кто этот засранец, что тебя сегодня продинамил? — спрашивает он.

В замешательстве я прищуриваюсь, но потом понимаю, в чем дело: он решил, что в клубе «Прескотт» у меня встреча с кем-то особенным.

— О, это моя подруга, Бостин. — Я машу рукой. — Мы собирались выпить. Но у нее что-то произошло. Меня не продинамили.

— Как скажешь. — Он делает шаг ко мне, его взгляд скользит по моему облегающему платью.

Может, я переборщила с нарядом. Ну и что? У меня редко появляется возможность приодеться, к тому же, Бостин сказала, что клуб «Прескотт» — шикарное место. Так и есть.

Я не жалею об этом.

— Это моя история, — смеюсь я, нервничая не так сильно, как на самом деле звучит мой голос. Но его тепло внезапно наполняет пространство вокруг меня, и наша близость внезапно заставляет меня задаваться вопросом, каковы его губы на вкус. Я вдыхаю, втягивая в себя его естественный запах.

— Чем зарабатываешь на жизнь, Айла?

Его вопрос застает меня врасплох, хотя бы потому, что он не похож на мужчину, которому интересно, как зарабатывает на жизнь объект его вожделения.

— Я писатель. — Ненавижу давать такой ответ, но в последнее время это стало чем-то вроде общего заявления, потому что существует так много разных писателей и так много разных областей для писательства, что, кажется, никто не заботится о том, какого рода писатель именно ты. А для человека, далекого от этой сферы деятельности, они все одинаковы.

— Что пишешь? — Ретт задает еще один неуместный вопрос, который мало кто осмеливается задать.