Я ожидал, что, по крайней мере, смогу проснуться в своей постели, может быть,
Так сказала Тила. Еще ни одно Испытание не проходило вне Чаши, где не было бы зрителей, которые могли бы насмехаться и подбадривать нас.
Хрустнула ветка, и я крутанулся, опустившись в боевую позицию. Я смотрю на худого человека в нескольких десятках футов от меня, одетого в простую белую одежду, контрастирующую с его темной кожей. Он смотрит в ответ, его глаза остекленели и неподвижны.
Я чувствую его. Покалывание его силы под моей кожей. Я был слишком занят своими мыслями, чтобы почувствовать его способность, способность записывать и проецировать то, что он видит, не имея ничего, кроме своих собственных глаз. И именно это он сейчас и делает.
Меня всегда настораживало то, как они смотрят, не мигая, когда записывают то, что видят, но я привык к ним, поскольку десятки из них всегда присутствуют на Испытаниях. Они бегают вокруг Чаши, документируя события и участников, и при этом используют свои способности для проецирования увиденного на большие экраны, расположенные высоко над полом Ямы.
И похоже, что они делают то же самое для этой версии Испытания. Только он не проецирует то, что видит, а сохраняет изображения для последующего использования. Должно быть, их десятки, все они бегают по лесу, следят за участниками и документируют первое Испытание, чтобы потом воспроизвести его для зрителей, когда все закончится.
Я не делаю ни шагу в его сторону. Во время Испытаний запрещено взаимодействовать со Зрениями, прикасаться к ним каким-либо образом. Они просто глаза и уши для зрителей, которые не могут быть здесь и наблюдать сами.
Мужчина наконец-то моргает, его взгляд немного проясняется после того, как он, видимо, получил все нужные ему кадры. Он делает шаг в сторону, несомненно, собираясь собрать другие кадры или преследовать других участников. Но он останавливается на полушаге и медленно похлопывает длинными темными пальцами по карману брюк, задерживая на мне взгляд, после чего скрывается в лесу.
Я смотрю ему вслед, а потом отвожу взгляд и смотрю на свой карман. Они бросили меня сюда в том, что было на мне, когда я, пошатываясь, лег в постель, не считая ботинок, которые они так щедро надели на мои ноги. Кроме этого, к моему телу добавился только один аксессуар — странный кожаный ремешок на руке. Я молча поблагодарил Чуму, что не снял вчера тонкую рубашку — слишком устал, чтобы ее стягивать.
Я лезу в карман своих тонких брюк и нащупываю грубый клочок бумаги. Я осторожно разворачиваю его, обнаруживая точный, петляющий почерк:
Задача украсть как можно больше ремешков кажется довольно простой; то есть, если вы сможете продержаться в лесу неделю. Но я читаю между строк стихотворения.
Никто так просто не отдаст свой ремешок. В этих Испытаниях кровь проливалась гораздо из-за меньших вещей, чем кожаный аксессуар. Я комкаю бумагу в кулаке, засовывая ее поглубже в карман, прежде чем взглянуть на свой собственный кожаный ремешок, обхватывающий мой бицепс. Туго. Настолько туго, что единственный способ снять эти забытые Чумой штуки — разрезать их по коже, что неизбежно приведет к кровотечению, несмотря на всю деликатность.
Это намеренно, умно.
Пот стекает по лбу, щиплет глаза. Жара может сравниться с жарой Скорчей, и я сдираю рубашку, чтобы вытереть лицо. В горле уже пересохло от утреннего солнца.