...Но пахло совсем не кофе. Запах был сильный, незнакомый и, скорее, неприятный. Чистилище, подумал он отвлеченно - сквозь желтый туман. Он и сам не знал, откуда и почему всплыло у него в мозгу это слово, которое он слышал за всю жизнь, может быть, два раза и уж точно никогда не произносил вслух сам. Чистилище, чистилище, повторял он молча, пытаясь мучительно понять, почему все вокруг желтое и почему он сам не стоит уже, а сидит, прислонившись спиной к балюстраде - ног и рук у него нет, горит ошпаренная глотка, глаза в орбитах ледяные и следят (сами собой, без всякого его на то желания), как Толян с Фанасом, согнувшись словно под бомбежкой, уволакивают в дом длинное мертвое тело в белом мохнатом пальто. Навстречу им, в клубах пара, выскакивали заполошные штабисты с ошалелыми лицами и ребята из внутренней охраны. И все это происходило в желтой плотной тишине, словно уши ему забило тугими влажными тампонами. Петя Федорчук вдруг заслонил собою всю эту немую картинку - присел на корточки, заглянул в лицо, провел рукой перед глазами, и сейчас же тампоны из ушей пропали куда-то, и Эль-де-през понял, что никакие это были не тампоны, а плотный истерический ор сотни надсадных глоток - соединенный вопль толпы в последнем градусе паники. И сквозь этот вопль Петюня спросил (вполне спокойно и даже деловито):
- Ну, ты как? Дырок нет?
- Не знаю, - сказал Эль-де-през и подтянул к себе непослушные ноги.
- Что это было? - спросил Петюня, помогая ему подняться.
- Не знаю...
Ноги были ватные, но держали, а на руках почему-то не оказалось перчаток, и обе ладони были в ссадинах - продольные ранки распухли, сочились сукровицей, и он машинально лизнул их, как в детстве.
- Ты его видел? - спросил Петюня. Лицо его, румяное и спокойное, ничего не выражало, кроме деловитого интереса. Смоляные волосы стояли торчком, как всегда, и, как всегда, он был аккуратен и готов к любому повороту событий. Только вот "Макаров" у него в руке смотрелся не совсем все-таки обычно.
- Не знаю, - сказал Эль-де-през в третий раз и спросил сам: Профессор как?
- По-моему, ...дец, - сказал Петюня.
Он больше уже не вглядывался в лицо Эль-де-преза, он смотрел поверх его головы, на площадь, искал там глазами что-нибудь достойное внимания и, видимо, не находил.
- Точно, не видел? - спросил он снова. Тогда Эль-де-през, сделав над собою усилие, развернулся на сто восемьдесят градусов и тоже стал смотреть на площадь. Там было полно бегающих людей, орущих во всю глотку и явно не знающих, куда бежать и где укрыться. Это было бы похоже на панику тараканов в ванне, но было там и еще довольно много таких, которые не бегали, а лежали на снегу - человек двадцать, а может быть, и пятьдесят, они лежали поперек площади, образуя какую-то почти правильную фигуру, длинный овал, протянувшийся от бульварчика досюда. Некоторые шевелились и как бы пытались встать, но большинство лежало неподвижно. Совсем неподвижно. Похоже, им тоже был ...дец.
- Вон там что-то было, - сказал Эль-де-през. - На бульварчике, в кустах.
- Что именно?
- Говорю тебе - не знаю. Не видел.
- А почему ты сказал "атас"?
- Потому что почуял.
Петюня посмотрел на него, сделав губы дудкой.
- Ну да, ну да. За это тебе и деньги платят... А сейчас чуешь что-нибудь?
- Не знаю. Скорее, нет.
- Ладно, - сказал Петюня решительно. - Пойдем посмотрим.
Они спустились по пандусу и пошли через площадь - Петюня (с "Макаровым" наголо) впереди, Эль-де-през следом - на ватных ногах, в которых, словно он их отсидел, забегали теперь огненные искры. Слева, на тротуаре, толпились люди, они стали тише, орали, но не так пронзительно, как раньше, и их стало заметно меньше - видимо, самые напуганные убежали отсюда совсем, а остались самые неистребимо-любознательные... А справа где черные тела - было совсем тихо, только сухой надрывный кашель там раздавался, мучительный и множественный, как беспорядочная стрельба.
И стоял сильный, горьковатый и совершенно здесь неуместный запах - не то взбаламученной старой пыли, не то горелой бумаги.
- Петюня, ты запах слышишь какой-нибудь?
- Ну?
- Чем пахнет?
- Пахнет, что мы с тобой остались без работы, - сказал Петюня и хохотнул невесело, оглянувшись через плечо скошенным свирепым глазом.