Бессильные мира сего

- Это правда... А какой-нибудь достойный компромисс возможен? (Вымученный юмор беспомощного старика, загнанного в темный угол, из которого есть один только выход - в завтра, в понедельник, в Дом Страдания. Такой юмор надлежало поддержать, хотя бы только из обычного милосердия.)

- Я не хожу на компромиссы, - высокомерно ответил Роберт, разрывая упаковку шприца.

Сэнсей вдруг спросил (не оборачиваясь, все так же - лицом в стену):

- Вы тоже меня осуждаете, Робин?

- А як же ж, конечно, - сказал Роберт. - А за что, собственно? - Но он уже насторожился - голос сэнсея ему не понравился решительно.

- За то, что я учинил с Вадимом.

- Вот как? Вы что-то учинили с Вадимом?

Роберт все еще пытался держать юмористический тон, хотя сомнений уже не оставалось, что речь пошла о серьезных вещах. И вдруг понял.

- А вы не заметили?

- Заметил, - медленно сказал Роберт. - Только что.

- Вы считаете, это было слишком жестоко?

- Какая разница, что я считаю, - пробормотал Роберт. А может быть, и не пробормотал вовсе, а только подумал. ("...Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы остановились...") Лицо Вадима вдруг вспомнилось, не лицо, а физиономия мокрая, зябкая, с просинью, физиономия непристойно, до омерзения перепуганного человека. (Стоило оно того? Наверное.)... И запах псины от него... И голос его - искательный голосишко битого холуя... ("...Вы сделались самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ - даже самые недовольные из вас...") ...И потому надлежит нас иногда пришпоривать? Шенкеля давать? Дабы не застоялись? Наверное. Если человека не бросить однажды в воду, он никогда не научится плавать, хотя умение плавать заложено в нем самим Богом. И если не гнать нас пинками к зубодеру, - так и будем ведь ходить с дырками в зубах......Какая, впрочем, теперь разница. Он сделал это, он добился своего, а теперь мучается. Вадим, небось, ходит гоголем: он победитель, и все зубодеры позади. А этот странный старик мучается, потому что не уверен и никак не убедит себя, что достигнутая цель оправдывает средства.

- С нами иначе нельзя, - сказал Роберт с максимально глубоким убеждением в голосе. - Победа все списывает... (Сэнсей слушал. Внимательно. Насторожив затылок с черно-багровым пятном "чертового подзатыльника".)

"Достигнутая цель оправдывает средства", - сказал Роберт этому пятну. Врать было неприятно. Но в конце концов, он, может быть, и не врал совсем?

- Все, ваше время истекло, - сказал он бодро и надломил кончик ампулы.

- Разочарование - горестное дитя надежды, - сказал сэнсей. Он все еще лежал лицом в стену. - Но, может быть, все-таки, попозже? Перед самым уходом?

- А я, собственно, уже собрался. Одиннадцать часов.

- Караул! Праздник кончился! - сказал сэнсей, задирая полу халата.

Глава одиннадцатая

ДЕКАБРЬ

Совершенно нет времени

Отбыли точно в десять, по дороге большей частью молчали.

Сэнсей сидел на обычном своем месте (самом безопасном, справа сзади) и вообще не произнес ни слова - только в самом начале, усаживаясь, тихонько поздоровался с Тенгизом. Новость насчет Интеллигента его просто раздавила никогда прежде не видел его Роберт таким тихим и покорным. С самого раннего утра, с момента, когда позвонил какой-то доброхот от Аятоллы и преподнес подарочек, он ничего не хотел, на все был согласен и только кивал, как носом клевал, причем каждый раз - с некоторым запозданием, словно до него не сразу доходило.

Тенгиз, оказывается, о вчерашнем знал все и даже, видимо, больше. По своим каналам. О деталях - умолчал и вообще, увидевши сэнсея, сделался молчалив. Он управлял машиной с необычной для себя осторожностью, никаких разговоров не заводил и только иногда сквозь зубы отпускал очередную порцию (вполголоса) "блинов" пополам с энергичными инвективами в адрес "долбаных наледей, выледей и проледей".

А Роберту уж совсем было не до разговоров. Он думал о "странных превратностях бытия", о несчастном Интеллигенте-Профессоре, о бедолаге Ядозубе, но более всего - о том, что будет, когда они приедут на место: позовет его сэнсей с собой в палату или все как-нибудь обойдется. В палату идти не хотелось категорически. Он вспоминал это землистое и ставшее совершенно чужим лицо, впалый морщинистый рот, длинные белесые волосы по щекам, болезненный взгляд беспомощного, обессиленного животного... костлявая грудь в вырезе серой рубашки... горький запах мочи... Безжалостная все-таки штука - эта наша обыденная жизнь. И не то беда, что мы от нее меняемся. Беда в том, что она нас превращает. Всех. Всегда. Без всякого сожаления. И безо всякой пощады...

Прибыли на место ровно в двенадцать. Тенгиза оставили в машине, В одиночестве. Перед зданием никого не было. Елки стояли тихие и грустные под снегом, не было видно ни посетителей на широкой входной лестнице, ни прогуливающихся пациентов с финскими санками наперевес.

У дверей палаты сэнсей остановил Роберта и сказал ему тихо:

- Подождите здесь. Только не исчезайте, пожалуйста. Может быть, я вас позову... И я не хочу, чтобы мне мешали.