Бессильные мира сего

Вторая история незамысловата и в значительно меньшей степени канонична. На некоего (святого) человека нападает толпа развлекающихся подростков, нанюхавшихся какой-то дряни, а может быть, просто в целях оттяга. Его окружают, прижимают к садовой решетке и принимаются было мучать, но тут он мощно возглашает, обращаясь к главарю: “Не медлите! Завтра же найдите книгу. Автор – имярек. Название – имярек штрих. Ищите!”. Потрясенные (чем, собственно?) юные раздолбай отпускают его немедленно на волю, а главарь и в самом деле принимается искать книгу. Названную книгу он, сами понимаете, так и не находит, но зато пристращается к чтению и делается – во благовременье – порядочным и даже выдающимся человеком.

Чрезвычайно любопытны в этой вполне безвкусной истории варианты книг и авторов. Чаще всего называется Библия: Апокалипсис или Екклезиаст.

Иногда книги по естественным наукам, скажем: Курант и Роббинс. “ Что такое математика?” Глава первая, параграф четвертый, “Диофантовы уравнения”!.. А иногда совершенно неизвестные и, видимо, фантастические, нигде не существующие, например: Артур Майлз. “Как стать собой”… Но самое любопытное не это. Самое любопытное, что он обращается к поганому хулиганишке на “вы”. Во всех вариантах этой истории, которые я слышал. И это тоже – про него. Он – единственный известный мне человек, который всегда и всем говорит “вы”, даже десятилетнему пацану.

Что же касается самой истории, то на самом деле все было не так. Он поехал к себе на четвертый этаж в лифте, а мы с Тенгизом и Маришей решили размяться и пойти пешком. Эти двое козлов торчали площадкой выше, видимо, уже давно (судя по количеству окурков), и как только он стал открывать калитку в решетке, они напали на него и успели ударить несколько раз. Чего именно они хотели, так и осталось невыясненным, но во всяком случае ничего плохого они больше сделать не успели – мы подоспели, и Тенгиз взял их в оборот. Я кинулся поднимать его с полу, но он уже и сам вставал, цепляясь за решетку, – белый, свирепый, кровища течет по лицу, глаза, как у звероящера. “Дайте его сюда”, – приказал он Тенгизу, показывая на того козла, что был пожиже, и сам подался вперед, к этому козлу вплотную, наклонился к его козлиному уху и что-то сказал ему – никто из нас не услышал, что именно. А потом он велел Тенгизу отпустить их, и они ушли, еле передвигая ноги, как покорные паралитики. А тот козел, что был пожиже, спустившись на три ступеньки, вдруг обернулся и спросил (с огромным недоумением): “А зачем?” “Идите-идите. Потом поймете”, – ответил он, и на этом история, собственно, и закончилась, а начались перевязки, антистолбнячные уколы и прочая лабуда из ведения нашей Мариши.

Есть еще история, как он оживил человека – девяностолетнего старца, который тихо угасал на руках рыдающей родни, а очухавшись, вдруг возопил: “Дядя Стэн! Это же я – Щуренок! Вы меня на коленке подкидывали, помните?”.

Вообще подозрительно много историй про людей, которые старше его возрастом или как минимум такие же немолодые, но помнят его с детства – со своего собственного детства – именно таким, каков он сейчас. Я сам присутствовал при подобном случае, когда он привел (в приступе последнего отчаяния) свою жену, Татьяну Олеговну, к какому-то великому целителю, а тот, его увидев, возопил: “Сынуля! Ты что, меня не узнаешь, что ли? Я же Лешка-Колошка!” Из его слов получалось, что они оба лет пятьдесят назад сидели в одной камере или что-то в этаком же роде. Странная какая-то история, если учитывать, что он никогда и ни по какому поводу не сидел и что, по словам целителя, “совсем за эти годы не переменился”. Это за пятьдесят-то лет? Правда, целителю этому – грош цена, ничем он Татьяне Олеговне не помог…

Впрочем, о его прошлом вообще мало что известно. Сам он никогда ничего о себе не рассказывает. И никогда ни о чем не вспоминает. Может быть, ему нечего вспоминать? Или, может быть, он все позабыл, и существует теперь только в настоящем и будущем? Когда я однажды спросил его напрямик, рискуя даже нарваться на высокомерное его неудовольствие, он ответил мне неожиданно спокойно и даже с каким-то удивлением:

“Но мне и в самом деле нечего рассказать о своем прошлом. Там нет ничего, кроме многочисленных проб и ошибок. Мне не нравится все это вспоминать. Удачные пробы давно уже сделались моим настоящим, а о неудачных я рассказывать не хочу – стыдно. До сих пор стыдно. Достаточно того, что я не повторяю ошибок”.

Это неправда. Он ПОВТОРЯЕТ ошибки. Он совсем не Господь Бог, он даже не гений, он – интерпретатор. Вот его собственные слова: “Поймите же, я не творец. Я всего лишь интерпретатор. Я ничего не создаю, все уже создано, без меня и до меня. Я – лишь НАЗЫВАЮ”.