Бесследно исчезнувшая

Когда Ингемар наконец согласился с тем, чтобы завести домашнее животное, я точно знала, кого хотела бы иметь. Не щенка с родословной, а дворняжку из собачьего приюта. Я жаждала делать добро, компенсировать пережитые мучения, заботиться.

Но собака, которую я спасла от тяжелой жизни и усыпления, не любила меня.

Она не понимала, что я хочу ей только добра.

Четверг. 16 мая

Анника не знала, что разбудило ее. Внезапно она обнаружила, что лежит полностью проснувшаяся и таращится на стены, а совсем недавно владевший ее сознанием кошмар растаял как дым.

В нем она снова оказалась в Хеллерфорснесе, в маленьком поселке, где выросла, у ручья рядом со старым литейным заводом; комары жужжали. Биргитта была там и Свен, ее первый парень. Он выглядел очень грустным.

– Ты не спишь? – спросил Джимми тихо.

Анника повернула голову. Он полусидел в кровати и читал что-то на своем айпаде. Ей хотелось пить и требовалось посетить туалет. Неприятное ощущение от сна ушло на задний план. Она сделала глубокий вдох. Дождь барабанил по оконному стеклу. Ей показалось, что через открытую дверь спальни она в состоянии чувствовать дыхание детей в виде легких дуновений теплого воздуха, хотя это, скорее всего, был лишь плод ее воображения.

Биргитта по-прежнему жила в Хеллерфорснесе, ходила мимо ручья каждый день и делала это всю свою жизнь, а теперь ее дочь тоже начала повторять тот же маршрут. Они навещали маму, жившую на Таттарбакене, и покупали пиццу в пиццерии «Маэстро» по пятницам, а потом она вспомнила женщин из Солсидана, их кофейные машины и блестящие каменные полы.

– Что такое обычная жизнь? – прошептала Анника. – Тихая, радостная, нормальная, как у всех других, где она?

Джимми опустил планшет, посмотрел на нее и улыбнулся еле заметно. Экран снизу подсветил его лицо.

– Любая жизнь ненормальная, бесконечная борьба с кризисными ситуациями. И если нет проблем с детьми, значит, они телесного свойства или связаны с работой. Все остальное лишь паузы между ними.

Анника подобрала ноги и села, чтобы оказаться рядом с ним, подоткнув подушки под спину.

– Ты счастлив?

Джимми выключил планшет, его лицо погрузилось в темноту, голова выделялась черным силуэтом на фоне светлых обоев. Он притянул ее к себе.

– Это важно? А ты?

Анника свернулась в клубок рядом с ним. От него исходил сильный возбуждающий запах. Анника втянула его ноздрями.

– Я не знаю, – прошептала она. – Не знаю, важно ли это. Важен ты, и дети, жить где-то…

Он погладил рукой ее твердый живот, поцеловал ее.

– Мне надо в туалет, – прошептала она и высвободилась от его рук.

Когда Анника вернулась в спальню, он уже спал.

Я ходила и искала маму.

Естественно, я слышала разговоры взрослых, что она далеко, поехала домой к Богу, но надеялась, она оставит мне что-то после себя, найдет способ связаться со мной, дать мне знать, что все хорошо, что все произошедшее было ужасным недоразумением. Птица на подоконнике, она же летала среди небес, вроде как смотрела на меня светлыми мамиными глазами (мама в птице имела не мертвые усталые глаза, какими они стали у нее после химиотерапии, а другие, настоящие, какими они были, пока еще у нее оставались волосы). Возможно, она пряталась в сорной траве на поле напротив фарфорового завода или в ветре.

Но она не говорила.

Я ждала, и ждала, и ждала, была послушной и вежливой, собранной, действительно готовой к встрече. По ночам я смотрела в окно до рассвета, чтобы не пропустить ее, но она предала меня. Ночь проходила за ночью, а она так и не появилась.

В конце концов я отвернулась к стене и перестала скучать.

И сожгла альбом со всеми фотографиями времен ее молодости среди камней на лесной опушке.

Когда Нина пришла в совещательную комнату на восьмом этаже, Юханссон сидел там и плакал. Никто другой из группы еще не появился, и она остановилась в дверном проеме, не зная, войти или уйти незаметно. Крупный мужчина поднял глаза и, заметив ее присутствие, откашлялся и высморкался.

– Входи, – сказал он, – у меня и мысли не было напугать тебя.

Нина не сдвинулась с места.

– С тобой все нормально? – спросила она осторожно.

Он пожал широкими плечами.

– Да, в общем-то, – ответил он хрипло. – Хочешь кофе?

Юханссон поднял термос. Она пила не так много кофе, дома всегда делала себе чай, но сейчас шагнула в комнату и кивнула:

– Спасибо, с удовольствием.

Он налил в чашку дымящийся горячий напиток и протянул ей.

– Сахар или молоко?

– Спасибо, и так годится…

Они какое-то время молчали. Нина расположилась за столом на приличном расстоянии от секретаря, грела о чашку ладони.

– Почему ты такой грустный? – спросила она тихо.

Он с шумом сделал несколько глотков. Потом сидел неподвижно и думал.

– А разве можно быть другим? – сказал он наконец. – При мысли о том, как выглядит мир?

Нина внимательно посмотрела на своего собеседника.

– Ты имеешь в виду в общем или применительно к нашей работе?

Она сама услышала, как казенно звучали ее слова. Стул сразу же показался ей ужасно неудобным, она попыталась лучше устроиться на нем.

Юханссон явно воспринял ее вопрос всерьез, поскольку задумался, и его лоб прорезали глубокие морщины.