Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести

«Я посетил старое еврейское кладбище Вайсензее. Когда шел по этому тихому месту, почувствовал и увидел окаменевшую „пустоту“, возведенную непоколебимой верой общины в будущее… Там множество больших мраморных надгробий, установленных некогда еврейскими семьями для себя и своих потомков. На камнях оставлены места для гравировки их имен. Глядя на это, я понял, что ни один из них никогда не придет и не увидит пустоту этих могильных плит – никого из них нет в живых»

(Libeskind, 1999; с. 3f).

Многие истории жизни теряются в неизвестности сразу после депортации людей. Выжившие родственники знают, что это исчезновение почти всегда было равно убийству. Их страдание усугубляется неведением того, как их близкие ушли из жизни, и отсутствием возможности совершить прощальный ритуал.

«Меня волнует особая проблема, касающаяся концентрационных лагерей, а именно – отсутствие могил. На протяжении всей истории человечества похороны как ритуал имели огромное значение. Я часто слышу от пациентов: „Если бы только я мог прийти на могилу моего сына, моей матери, моего отца!“»

(Krystal, 1968, с. 194).

В последние дни Второй мировой войны тысячи узников, особенно евреев, угонялись на запад, подальше от наступавшей советской армии. Многие из них были расстреляны в пути и сброшены в общие могилы. Многие могилы до сих пор не найдены, и поиск продолжается – например, в федеральной земле Бургенланд в Австрии. Население не проявляет большой активности, а пейзаж настолько изменился, что немногие оставшиеся свидетели не находят ориентиров.

Еврейские дети, пережившие Холокост в тайных убежищах, после освобождения вынуждены были осознать, что родители больше не вернутся, да и из всей семьи мало кто выжил (напр.: Keilson, 1979; Fink, 1996).

В данной работе возможен лишь краткий очерк Холокста, хотя размышления и исследования в этой области представляют собой одну из основ рассматриваемой нами тематики. При попытке описать исторические масштабы насильственных исчезновений как преступного политического инструмента нельзя не написать о систематическом уничтожении евреев как о, пожалуй, самой зверской и наиболее системной форме разлучения близких. Насильственные исчезновения никогда не были центральной темой литературы о Холокосте. Этот термин почти не встречается ни в предметных указателях, ни в оглавлениях книг. Но почти во всех биографиях и психотерапевтических случаях людей, переживших Холокост, исчезновение родных и напрасная надежда на их возвращение после войны описываются как самый ужасный период жизни после Холокоста – зачастую вкупе с чувством вины, которое испытывают выжившие (ср.: B. Klüger, 1994; Zeman, 1995).

Исторический масштаб истребления национал-социалистами целых этнических групп и прежде всего еврейского населения – под предлогом «окончательного решения еврейского вопроса» – можно обрисовать холодными цифрами. В лагерях смерти было уничтожено около трех миллионов евреев и, по всей вероятности, примерно столько же было убито в местах проживания и на местах казней. Смерть еще около шести миллионов человек (а скорее всего, даже большего числа людей) стала результатом общей работы нацистской машины смерти (Longerich, 1989; Heyl, Schreier, 1994).

Шесть миллионов убитых придают Холокосту уникальный статус среди всех преступлений против человечества. Статистика неспособна передать это надлежащим образом. Но все же назвать цифры необходимо, чтобы масштаб геноцида стал очевиден: 165 000 евреев из Германии, 65 000 из Австрии, 32 000 из Франции и Бельгии, более 100 000 из Нидерландов, 60 000 из Греции, столько же из Югославии, более 140 000 из Чехии и Словакии, полмиллиона из Венгрии, 2,2 миллиона из Советского Союза и 2,7 миллионов из Польши. Еще 200 000 погибли в ходе резни и погромов в Румынии и Преднестровье, другие – евреи из Албании, Норвегии, Дании, Люксембурга и Болгарии – также были депортированы и убиты. Все они – напрямую или косвенно – стали жертвами нацистской идеологии, провозглашавшей превосходство арийской расы (Benz, 1995).